– Нам через двор идти. Прошу вас…
Евгений попал в помещение, до крайности холодное и темное, где вообще не было мебели, кроме стола и стула, на который плюхнулся писарь с тетрадкой и чернильницей в руках. Присмотревшись, Евгений заметил в углу широкую лавку, на ней лежало нечто большое, накрытое застиранной и потерявшей первоначальный цвет простыней. Он растерянно оглянулся на Зыбина, тот ободряюще подмигнул ему и, приглашая жестом, подошел к лавке. Евгений несмело приблизился к нему. Невесть откуда взявшийся возле лавки детина легким движением откинул простыню. Племянник Долгополова увидел молодого человека без признаков жизни.
– Взгляните, сударь, – сказал Виссарион Фомич, – знаком ли вам этот молодой человек? Ежели знаком, то где, с кем и когда вы его видали?
– Что с ним? – вымолвил побледневший Евгений.
– Убит-с. Сегодня утром найден…
Виссарион Фомич запнулся, недоговорив фразу, и замер, не мигая, словно все процессы в его организме резко замедлились. После паузы он опустил углы губ вниз, всплеснул короткими руками:
– Нет, ну что это, в самом деле?! Сделайте же что-нибудь!
Писарь и анатом кинулись к лежащему на каменном полу Евгению, взяли его за руки-ноги и понесли на воздух. Там усадили на ящик, хлопали по щекам, а Виссарион Фомич, хмуро глядя на племянника Долгополова, ворчал:
– Да он хуже бабы! Тьфу, прости господи.
Несколько минут спустя Евгений сидел в кабинете Зыбина, по глотку отпивал воду из стакана, поднося его к губам дрожащей рукой. Он был белее бумаги. Виссарион Фомич с тоской на полном лице терпеливо ждал, когда же это недоразумение в мужской одежде станет способно говорить. Наконец Евгений промокнул белоснежным платком лоб, сглотнул, видимо, подкатывавшую тошноту, извинился:
– Прошу простить меня… так неожиданно…
– Экий вы, право, неженка, – не удержался Виссарион Фомич от упрека. – Обмороки оставьте дамам-с, а вы ведь мужчина. Нехорошо это, сударь.
– Мне крайне неловко… Такое со мной впервые…
– Служить ступайте. На военной службе все нежности пройдут. Ну да ладно. Скажите, сударь, вам известен убитый?
– Да, я знаком с ним.
– Вот как! – удивился Зыбин. – Откуда ж вы его знаете?
– Незадолго перед… смертью… дядя взял его управляющим в одно из своих имений по протекции господина… запамятовал имя.
– А вы припоминайте, я подожду.
– Сейчас, сейчас… – Евгений нервозно отхлебнул воды из стакана, нахмурил лоб. – Коль не ошибаюсь, это… Белев. Да, он. Дядя к нему благоволил, будто он его родственник…
– К кому благоволил ваш дядя, к Белеву?
– Нет-с, – смутился Евгений, потерявший после обморока способность четко излагать свои мысли. – К Шарову… то есть к убитому.
– Стало быть, фамилия убитого Шаров?
– Да. Юлиан Шаров. Весьма беспардонный молодой человек, однако… дяде он нравился.
– Чем же нравился?
– Трудно сказать, я ведь с Шаровым познакомился, когда приехал в имение… Шаров был там управляющим… месяца два… или три. Дяде хотелось, чтобы мы с ним подружились. Я подивился такой причуде, но не спорил, правда, и тесной дружбы с Шаровым не завел, мы слишком далеки друг от друга, но чтобы угодить дяде, я изредка терпел общество Юлиана. Что удивительно… дядя упомянул его в своем завещании.
– Что вы говорите! – насторожился Зыбин. – И что же оставил ваш дядя своему управляющему?
– Пять тысяч рублей.
– Не много ли? – взметнул брови вверх Виссарион Фомич, поразившись щедрости Долгополова.
– Дядя был человеком странным, никогда не объяснял своих поступков.
– Какова же была реакция Прасковьи Ильиничны на завещание?
– Трудно сказать, – пожал плечами Евгений. – Пожалуй, завещание оставило ее равнодушной. Тетя не в себе после убийства дяди.
– Ну, а друзья у этого Шарова имелись?
– Об этом мне ничего не известно.
– О его родственниках вам тоже ничего не известно?
Евгений отрицательно покачал головой, а Виссарион Фомич надолго задумался. Опираясь на опыт, он с уверенностью мог заявить, что странности в любом человеке обусловлены скрытыми причинами, а не блажью. И нет таких людей, которым удалось бы утаить причины своих странностей от близких. Настала пора повидаться с женой Долгополова, но прежде Виссарион Фомич намеревался переговорить с Белевым, который составил протекцию Шарову. Вспомнив о Евгении, он небрежно махнул тому рукой:
– Ступайте, сударь».
8
Поднимались на седьмой этаж без лифта, который в доме в общем-то был предусмотрен, но все попытки его вызвать закончились неудачей. Стены подъезда были ободранными до безобразия и красочно разрисованными местными дарованиями, в нос ударяли едкие запахи пищи, пота, проржавевших труб и чего-то неопределенного, но страшно неприятного. София остановилась передохнуть, брезгливо огляделась:
– В этом доме жить – находиться в постоянном страхе, что он рухнет. К кому мы идем?
– Осетрину проведать, – сказал Вовчик, хихикая.
– Давай, давай, вперед жми, – подгонял его Артем.
На седьмом этаже кнопки звонка не обнаружили, постучались. Дверь открыла маленькая, забитого вида пожилая женщина:
– Вам кого?
– Люсю Осетрову, милиция, – сказал Артем. – Дома?
– Дома, – распахивая дверь, сказала женщина. – Проходите. Что она опять натворила? Вы забирать ее пришли?
– Проверить, как устроилась после освобождения.
– Она-то здорово устроилась, – захныкала женщина. – Сами посмотрите.
Вошли в комнату, где витали пары алкоголя, на тахте спала молодая деваха лет тридцати с испачканным косметикой лицом и со спутанными волосами. Спала в одежде, неприлично развалившись.
– Вот так и устроилась: пьет, спит, по мужикам таскается, у меня деньги крадет, – жаловалась, видимо, мать. – Притащилась в пять утра пьяная, ругалась, грозилась сдать меня в дом престарелых. Вы ее не разбудите, берите так.
– Мы не будем брать, – отказался Вовчик.
Артем кивнул на дверь: мол, выходим, мать семенила за ними, уговаривая:
– Заберите ее, а? Назад, в зону. Мне житья от нее нет.
– А у нас оснований нет, – сказал Артем. – Напишите заявление в милицию, что она ворует у вас деньги, плохо ведет себя и так далее.
– Как же я напишу? Она ж меня прибьет.
– А без заявления нельзя.
– Может, заберете? Люська все равно туда попадет… – Ее мольбы не были услышаны.
На улице София надышаться не могла свежестью, да и расхотелось посещать освободившихся женщин, но она об этом не сказала, лишь заметила:
