— А как же «сам погибай, а товарища выручай»? — с нарочитым осуждением в голосе спросил Голощекин.
— Он твой товарищ, а не мой, — возразила Марина. — И вообще, Никита, ты меня извини, но, по-моему, вы все ищете крайнего. А между тем есть конкретные виновники. Вот их и надо наказать обязательно. — Она посмотрела мужу в глаза и добавила: — Если тебя действительно волнует судьба Столбова, ты должен сделать все, чтобы он не пострадал. — Марина взглянула на часы. — Прости, но у меня больше нет времени.
Они вернулись к зданию санчасти, и уже Марина шла впереди, а Голощекин — следом. Остановились возле машины, Голощекин открыл дверь.
— А если хочешь знать, — сказала Марина, — я бы на месте командования представила Столбова к награде.
— За что же это? — удивился Никита.
— За то, что он своих солдат как следует стрелять не научил. Вот не промахнулся бы Васютин, и всем бы вам сейчас ой как плохо пришлось!
Голощекин расхохотался:
— Ну и язва ты! — И, внезапно оборвав смех, схватил Марину за плечи, притянул к себе и резко оттолкнул. — Принципиальная у меня жена. Уважаю, — сказал он. — Ладно, я что-нибудь придумаю.
Марина криво усмехнулась и, повернувшись, отошла от машины.
Никита забрался на сиденье и захлопнул дверь. Высунулся в окно и крикнул:
— Я ради тебя на все готов! — Он завел мотор, и выхлопная труба выстрелила Марине в спину.
ГЛАВА 4
Подруги обычно встречались в доме у Гали Жгут. Лешка, ее муж, был парнем веселым, компанейским. К тому же в связи с полной непригодностью к военной службе, точнее, полнейшим нежеланием эту службу нести, он столько времени проводил на губе, что девичник у Гали можно было устраивать хоть каждую неделю.
Но сегодня они выбрали баню. И сейчас, уже после парилки, все трое, обернутые простынями, обессиленно сидели на лавке в просторном предбаннике, медленно остывая и наслаждаясь сонным ощущением покоя.
Баня, добротный кряжистый сруб, стояла на самом берегу реки, но ни сил, ни желания бросаться в холодную, не успевшую еще прогреться за несколько утренних часов воду ни у кого, похоже, не было.
На большом, сколоченном из желтоватых сосновых досок столе, на белоснежном вафельном полотенце стояли три кобальтовые чашки с золотым ободком, стопка тарелок, банка с клубничным вареньем, плетенная из соломки конфетница, доверху наполненная круглыми блестящими пряниками, четвертинка водки и небольшое блюдо, на котором лежали тонкие аккуратные квадратики сыра и розовые полукружья колбасы. В керамической обливной плошке в прозрачном маринаде плавали крошечные грибки.
Галя сладко потянулась и сняла с плеча прилипший березовый листок.
— Хорошо-то как, — сказала она. — Надо в следующий раз Алешку сюда привести.
— Мы не возражаем, — сонно пробормотала Марина. — Пусть банщиком у нас поработает.
— Дурила, — обиделась Галя. — Просто я подумала, может, вся дурь в парной из него выйдет.
— Девочки, — подала голос Альбина, — я в раю… Почему, когда мне очень хорошо, я хочу умереть?
— А можно без загробной тематики? — возмущенно воскликнула Галя. — Ну что, окунемся?
— Попозже, — лениво отозвалась Марина.
— Ну попозже так попозже. Тогда за стол?
Она встала, подняла с пола объемную хозяйственную сумку, вытащила оттуда полотняный сверток и, осторожно развернув, достала три изящные рюмочки на тонких ножках.
— Какая ты хозяйственная, Галя, — с уважением произнесла Альбина. — Чашки принесла, рюмочки… Не поленилась.
— Ну не из чашек же водку пить.
— Девочки, если я когда-нибудь рискну пригласить вас к себе, я тоже все сделаю красиво, — сказала Альбина. — Вот увидите.
— Да ладно, мы не рвемся, — усмехнулась Галя. — И еще неизвестно, кому больше рисковать придется — тебе или нам. Слушай, Аля, хочешь я тебя готовить научу?
— Зачем? — искренне удивилась Альбина.
— Ну будешь мужа вкусно кормить. Глядишь, твой особист и подобреет.
Альбина покачала головой:
— Он не подобреет. Он раздобреет. Марина, вот ты медик, скажи: правда, что когда человек много ест, у него растет желудок? И есть хочется все больше и больше?
— Правда, — серьезно ответила Марина. — Сколько твой Ворон за завтраком съедает?
— Два яйца. И на ужин два.
— Ну вот. А ты попробуй давать ему по четыре штуки — утром и вечером.
— Зачем?
— Как бы тебе объяснить? — Марина сделала вид, что задумалась. — Понимаешь, при длительном употреблении в организме будет вырабатываться устойчивое привыкание к компонентам, содержащимся в яйце, и он, организм то есть, начнет требовать сначала по четыре штуки, а потом уже и по восемь…
— Разве можно есть столько яиц? — изумленно спросила Альбина.
— Можно, даже нужно, — кивнула Марина, стараясь не смотреть на Галю, которая давилась от смеха. — Правда, чтобы обеспечить возрастающие потребности своего организма, твоему Вячеславу придется уйти в отставку, перебраться в какую-нибудь деревню, купить домик, развести кур. Свежий воздух, тишина, природа… Через полгода ты своего мужа просто не узнаешь.
— Шутишь, — разочарованно протянула Альбина.
Галя, не выдержав, расхохоталась.
— Ладно, девчонки, садитесь. — Она вытащила из сумки вилки и чайные ложки.
Альбина грациозно поднялась с лавки. Простыня туго, наподобие сари, была обмотана вокруг ее узкого тела.
— Ты сейчас похожа на индианку, — заметила Галя и вскинула руки, изобразив некое танцевальное па. — Осталось только пятно на лбу нарисовать.
— Не пятно, а тику, — поправила ее Альбина. — И ты неправильно танцуешь.
— А ты, конечно, знаешь, как правильно.
— Знаю, — кивнула Альбина. — Когда я училась в школе, мне очень нравился фильм «Бродяга», я его раз десять смотрела. Помнишь, с Раджем Капуром? У бабули в сундуке лежал большой отрез крепдешина, из которого она почему-то ничего не шила. Я в него заворачивалась, рисовала губной помадой на лбу тику и танцевала, как та девушка из фильма. — Она вздохнула. — А однажды, когда у нас были гости, этот проклятый крепдешин с меня свалился. Ужас.
Альбина села за стол, взяла чашку, повертела в руках.
— Красивая, — сказала она. — Откуда?
— Из Ленинграда, — ответила Галя. — У Лешки же там вся родня. — Она расставила тарелки. — Марин, садись.
Марина нехотя поднялась с лавки и потуже затянула спадающую простыню. Галя неодобрительно покачала головой:
— Худющая ты стала, Маринка.
— А мне кажется, ей идет, — возразила Альбина.
