— Нет, так дело не пойдет, — возмутился капитан. — Ну-ка не халтурьте! Бойцы, начинаем считать!
Степочкин стрельнул глазами в сторону будущей тещи, потом привлек Катю к себе и прижался ртом к ее губам, уже не слыша дружного счета и одобрительных возгласов своих сослуживцев.
О приезде Катерины, невесты Степочкина, Голощекин узнал еще неделю назад, и застолье, вроде бы импровизированное, было на самом деле согласовано с начальством и разрешено официально. Однако известие капитан придержал. Во-первых, чтобы парень в предвкушении встречи не расслаблялся. Во-вторых, Голощекин считал, что владение информацией — любой, даже такой незначительной, всегда дает определенные преимущества. Главное — вовремя ею воспользоваться. Вот сегодня он все сделал правильно. Показал ребятишкам, кто им отец родной, кто за них готов и в огонь, и в воду, и к черту на рога. Дал понять, кто их из ада вытащил. Намекнул, от кого все зависит. Заодно человечность проявил, Степочкина уважил. Они этот день надолго запомнят.
Между прочим, обещая заступничество, Голощекин ничуть не рисовался. Он был более чем уверен, что васютинскому делу хода не дадут. При любом раскладе. Да если и дадут, то большие начальственные головы все равно на плечах останутся, а вот маленькие, вроде головы лейтенанта Ивана Столбова, — полетят. Сложит Иванушка-дурачок свою буйную головушку, и никакие горючие слезы Марины Прекрасной его не поднимут.
И такой вариант Голощекина вполне устраивал.
Столбов ему мешал. И не потому, что большое, открытое для любви Ванюшино сердце вдруг дало сбой при виде славной докторши Марины Андреевны, в девичестве Бариновой. И не потому, что сама милая девушка Марина Андреевна, в замужестве, между прочим, Голощекина, откликнулась на этот неровный стук. Ну она доктор, это профессия у нее такая — болезных-сердешных опекать. Но даже в самой простой формуле счастья, пригодной для самых простых людей, вроде Степочкина, всегда были постоянные величины: любимый человек — верный, преданный, дом, дети. А тут оказалось, что у него, Никиты Голощекина, главная-то постоянная величина — изменчивая. Ох, изменчивая, сука! И не знаешь, что делать: то ли сказать Столбову спасибо, что невольно предостерег, то ли побороться еще за свою постоянную величину. За константу свою. У кого там — у Дюма, что ли? — Констанция? Любимая женщина д’Артаньяна, жена трактирщика. Что там с ней приключилось? Нехорошее что-то. Надо бы Марине книжку в библиотеке взять, пусть почитает, подумает.
Голощекин открыл дверь казармы и столкнулся с Братеевым.
— Что не спите, сержант? Отбой давно.
— Не спится, товарищ капитан.
— А ребята как?
— Дрыхнут. — Братеев улыбнулся. — Без задних ног. Рыжеев весь вечер животом маялся. Переел, наверно.
— Ну пойдем перекурим?
Голощекин сбежал с крыльца и, завернув за угол, вышел на полянку. Козлы и доски уже убрали, а чурбаки остались. Капитан присел на один из них, вынул из кармана пачку папирос, протянул Братееву. Тот качнул головой, достал свои. Гордый. Ну-ну.
— Довольны бойцы? — спросил Голощекин.
— Еще бы. Красивая невеста у Степочкина, правда?
— Красивая, — согласился капитан. — Он затянулся и выдохнул. — А у тебя, Братеев, невеста есть?
— Нету, товарищ капитан. Батя говорит, сперва на ноги встать надо, а потом уж семью заводить. Я тоже так думаю.
— Это, конечно, правильно, — усмехнулся Голощекин. — Ну а если любовь? А, сержант? Любовь — штука такая: нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь. Слышал, Утесов поет?
— Слышал, — кивнул Братеев. — Но я так считаю: если любовь настоящая, она со временем только крепче станет.
— Со временем, сержант, вино крепче становится. И то хранить его надо в особых условиях, чтоб не скисло.
Братеев промолчал. Он был с капитаном не согласен, но спорить не стал. И руководствовался при этом отнюдь не вопросами субординации. Голощекин, конечно, был старше по званию, но главное — он вообще был старше, и Братееву казалось, что сейчас капитан разговаривает с ним просто с позиции человека больше прожившего, а следовательно, лучше в жизни разбирающегося. И может быть, этот доверительный, почти отеческий тон, а может, брошенная капитаном фраза про особые условия хранения вдруг заставили сержанта вспомнить про свою утреннюю находку.
— Товарищ капитан, — нерешительно начал Братеев, — я вот насчет фанзы хотел…
— Слушай-слушай, — перебил его Голощекин. — Я тут одну историю вспомнил. Про любовь. Знал я генерала одного. Сын у него был, хороший парень, училище военное закончил, пошел, так сказать, по стопам. А после училища заявил: хочу жениться. Влюбился, значит. Отец был против. Первым делом, говорит, как в песне поется, самолеты, ну а девушки, а девушки потом. Парень уперся, хотя отцовское слово для него всегда было — закон. Генерал — кулаком по столу. И загнал его на ракетный полигон в такой Талдыпердищенск, что туда, кроме как на верблюдах, не доберешься. Там, конечно, знали, чей он сын, и еще удивлялись: неужто папаша не мог поприличнее устроить? И однажды так случилось, что из-за парня этого буквально накануне испытаний новой установки сорвалось что-то. А комиссия из Москвы уже выехала, и возглавлял ее тот самый генерал. Приехал он, ему докладывают: так, мол, и так, придется испытания отложить. Генерал: почему это? А ему: ну сынок ваш там маху дал, вы только не волнуйтесь, товарищ генерал, он вообще-то у нас на самом лучшем счету, до сих пор никаких нареканий, дисциплинированный, ответственный, отличный семьянин, жена такая славная… Генерал где стоял, там и сел. Какая жена, откуда? Как это, говорят, откуда? С ним и приехала, уже прибавления ждут… Генерал пришел в себя и как гаркнет: под трибунал мерзавца! Все его успокаивают: за что же, товарищ генерал? Ну сплоховал он, конечно, с кем не бывает, исправим сейчас. А генерал свое: не мог он сплоховать, больно умный. Вызвал сына к себе. Признавайся, поганец, нарочно напортачил? Знал небось, что я с комиссией должен приехать? Короче, так: за намеренный срыв испытаний ответишь по полной программе, а сейчас веди с женой знакомить. Хочу, говорит, посмотреть, из-за кого мой сын трибунала не испугался… Во как, сержант. Вот парень, да?
— Да-а, — протянул Братеев. — Товарищ капитан, а насчет ребят… Ну из-за которых Васютин… Вы же не всерьез про тюрьму говорили? Пугали только?
Лицо Голощекина вдруг закаменело.
— Так ты что же, сержант, — тихо спросил он, — думаешь, я им просто страшилки рассказывал?
— Нет, товарищ капитан. Я, наоборот, хотел сказать: здорово вы с ними поговорили, правильно…
— Может, ты думаешь, — не слушая, продолжал Голощекин, — что я их, как говорят блатные, на понт брал? Нет, Братеев, я им правду сказал. Трибунал им за такие дела светит. Их вина. И твоя, между прочим, тоже. Ты старше по званию, — значит, твой это недогляд. Как обычно бывает? Шкет какой-нибудь в окошко соседкино мячом засандалит, а отвечать кому? Родителям. Потому что какой с пацаненка несмышленого спрос?
