Впрочем, так или иначе, для Галы это было серьезным испытанием. Она не могла выбрать одного и жила сразу с двумя, причем это был брак втроем в полном смысле этого слова — по приезде в Париж немецкий художник стал жить в их доме в пригороде столицы.
Для женщины очень трудно пережить то, что мужчины дружны, для нее необходимо, чтобы они были соперниками и постоянно завоевывали бы ее. А тут был другой случай.
Мужская дружба кончилась после того, как Эрнст заехал кулаком в глаз своему приятелю-рогоносцу, когда тот отпустил какое-то нелестное замечание по поводу его новой подружки.
После этого супруги отдалились друг от друга и стали жить каждый своей жизнью, меняя друзей и подружек так часто, как им хотелось, при этом промотали к 1929 году два миллиона франков и стояли на грани банкротства.
Итак, Элюар с женой и дочерью Сесиль, которой уже одиннадцать лет, приезжает в Кадакес, чтобы познакомиться с работами весьма заинтриговавшего его в Париже молодого экзальтированного испанца. Гала ехала сюда без особого удовольствия, лишь из резона, что летний отдых в каталонской дыре обойдется дешево, — им приходилось экономить. Добирались к побережью по узкой, скверной, все время идущей вверх дороге. Одуряющая жара, пыль, безжизненный холмистый пейзаж, оживляемый редкими оливковыми рощицами с пыльно-серой своей листвой, — все это раздражало Галу, привыкшую видеть во время отдыха пышную на Лазурном берегу растительность. Да и Кадакес с его картинными скромными белыми домиками под яростным ампурданским небом, голыми, без растительности, скалами, похожими на марсианские, и напоминавшими озера заливами, ей поначалу не понравился. Кроме того, им пришлось жить в скверной гостинице.
Не понравился ей и тот, к кому приехали. Конечно, он был хорош собой: словно отлитое из бронзы красивое загорелое тело, большие серо-зеленые глаза, — а повадками напоминал дикого кота. Портили его тоненькие, как у бонвиана, усики и набриолиненные сверх всякой меры черные, как нефть, волосы. Да и его поведение выдавало в нем явно ненормального субъекта, каких Гала насмотрелась в Париже среди сюрреалистов. К тому времени, как мы знаем, Дали достиг опасного предела в своем постоянном приближении к иррациональному. Прибывшие к нему гости были очень удивлены припадками беспричинного смеха, что внезапно обуревал художника. Он не мог остановить свой смех по полчаса и больше, и поначалу лишь недоумевавшие собеседники стали затем его откровенно жалеть, понимая, в чем дело. Вот что он сам по этому поводу писал:
«…Я хохотал до упаду в буквальном смысле этого слова, — приходилось ложиться, чтобы передохнуть. От смеха у меня начинало болеть внутри. Над чем я смеялся? Над чем угодно. Ну, например, вообразятся мне ни с того ни с сего три доблестных сутаноносца. И несется эта милая троица гуськом во всю прыть прямехонько к японскому мостику, каких в Царском Селе видимо-невидимо. И вот тут-то я как наподдам тому, что приотстал, — кругленькой этой коротышке, что как раз выкатывается с мостика на берег!»
Мой покойный приятель Георгий, внешне, кстати, очень похожий на Дали, был поражен подобным же недугом. Как-то мы пошли на прогулку. Был апрель, цвели беленькие первоцветы, пробивалась первая, молоденькая, нежная и трогательная травка на берегу реки вблизи старой плотины, где мы с ним и гуляли в погожий день. Он вдруг сел, разулся, снял носки и стал полоскать их в реке, при этом все время смеялся, низко нагнувшись к воде, где змеились от течения длинные водоросли. Когда я спросил его, отчего ему так весело, он показал на водоросли в воде и, не переставая хохотать, ответил: «Смотри, это же русалочьи волосы». Что он нафантазировал на эту тему и над чем смеялся, сказать трудно, но смех его сродни далианскому.
Гала просто поразила Дали. Он сразу понял, что она та, кого он искал и ждал всю жизнь. Та, что шла к нему из детства, из стереоскопа учителя Трайты, затем в образе Дулитты с осиной талией, и явилась вдруг «Галюшкой возрожденной» в самый нужный момент, — ведь без нее он пал бы, спеленутый паутиной бессознательного, и алчный зеленый кузнечик доконал бы его.
На нее же, как мы уже говорили, молодой, набриолиненный сверх меры, словно собравшийся танцевать аргентинское танго, испанец с его постоянным хриплым смехом не произвел впечатления того человека, с кем ей предстояло связать свою жизнь до смертного часа.
Но она стала примечать в нем то, чего не было в других, окружавших ее в последнее время мужчинах, за исключением, пожалуй, мужа, когда тот был невинным мальчиком Эженом в швейцарском санатории: внутреннюю чистоту. Ей нравилась и его фанатическая одержимость любимым делом, живописью, и теми новыми идеями, что стали для него почти иконой. Ради поставленной цели он готов был пожертвовать даже собственным рассудком. Он сам говорил, что «самозабвенно лелеял цветок своего безумия» ради тех творческих озарений и галлюцинаций, что сбегали с извилин его больного мозга на холсты.
Она была старше его на десять лет, ей в ту пору стукнуло тридцать пять. За долгие годы супружеской жизни Гале пришлось пройти через многие тяготы и испытания, каких брачный союз не выдержал. Элюар стал чужим ей, предавшим ее не раз и отдававшим на утеху своим друзьям, и если одного из них, Макса, она любила, то что из этого вышло? Не было утешения и в новых связях.
Дали заинтересовал Галу еще и тем, что, несмотря на приступы смеха и другие тяжкие последствия прорывов в иррациональное, он говорил очень разумные вещи, был эрудированным и любившим поэтическое слово, что для Галы было очень важно.
И в бесконечных прогулках по потаенным, открывавшим не вдруг свою дикую красоту, местам побережья, какие с настойчивой одержимостью влюбленного в свои края аборигена показывал ей Дали, она стала ощущать в себе прилив оптимизма, ее угасшие было душевные силы начали не только восстанавливаться, но и обрели новые оттенки. Ей тогда казалось, что эта неоскверненная дикая красота амбурданского побережья под ярко-синим небом, ласковая чистая вода в маленьких бухточках, где она плавала, испытывая какое-то новое наслаждение, вливают в нее новую кровь, она обновляется здесь, рядом с этим странным молодым человеком, таким же первозданным и девственным.
Они целыми днями пропадали на море, настолько увлеченные друг другом, что им не было дела ни до чего на свете. Гости были предоставлены сами себе, развлекались купанием, беседами, наблюдали жизнь рыбацкой деревни, по вечерам ходили смотреть, как местные танцуют сардану, старинный каталонский танец, в сопровождении маленького оркестрика и зажигательной песни. Рене Маргритт написал тут несколько картин, в том числе и известную «Предгрозовую погоду». Его жена Жоржет вспоминала, что Элюар очень беспокоился, не случилось бы чего с Галой на крутых горных тропинках. Однако, похоже, его мало беспокоила мысль об измене жены. Он хоть и продолжал ее страстно любить, не хотел ей мешать в любовных приключениях.
Так продолжалось до осени. Нерешительный и неопытный в отношениях с женщинами, панически боявшийся реальной плотской связи, Дали изнемогал от нахлынувшей вдруг вселенской страсти и никак не мог переступить Рубикон.
Гала же, хоть и подталкивала его к этому, сама в глубине души также не могла на это решиться — неведомое будущее с этим пока еще малоизвестным художником пугало ее. Она предчувствовала, что будет очень трудно бороться с непреодолимыми порой жизненными трудностями вместе с совершенно неприспособленным к тяготам судьбы молодым человеком, отрешенным от всего, что не касалось вопросов искусства. Она видела, что без женской опеки он просто пропадет. А это ей было свойственно, она так же опекала со времен знакомства в Швейцарии Элюара, и те восемнадцать лет супружества были, по сути, служением его поэтическому таланту, — это она вдохновляла его, уверяла в гениальности, помогала ему во всем.
