Вот сейчас, когда волею судеб я вернулся к этой теме, думаю, что тогда, в сумерках коммунизма, когда мы все жили словно в консервной банке с мутным социальным содержимым и в полной духовной темноте, такой фильм как бы указывал путь изнемогавшему в тисках сознанию в виртуальную невесомость подсознания, где можно хоть на время дать волю своим инстинктам и изжить страхи, прочно угнездившиеся на мерзкой поверхности нашего тогдашнего бытия.
Но мы отвлеклись. Тем летом, когда в Кадакес приехали гости из Парижа, Бунюэль тоже туда наведался, чтобы поработать с Дали над сценарием фильма «Золотой век». Однако наш герой был полностью сосредоточен на Гале, страсть к которой распалила его так, что ему было ни до чего. Режиссер надеялся, что, когда сюрреалисты уедут, у друга возникнет досуг для работы, если так можно выразиться. Но когда все гости разъехались, Гала осталась под предлогом болезни дочери. Да и муж писал ей из Парижа, чтобы не торопилась: в столице жара, да и новая квартира на Монмартре еще не готова.
Бунюэль был крайне раздражен тем, что из-за Галы, которая ему страшно не нравилась (она отвечала ему тем же), придется, похоже, возвращаться в Париж без сценария.
Как-то друзья отправились на лодке на мыс Креус вместе с сумасшедшей Лидией, Галой и ее дочерью Сесиль. Бунюэль, когда Гала разделась и стала принимать солнечные ванны и купаться, заметил Дали, что фигура у жены Элюара ему не нравится, особенно его раздражает, что у нее есть просвет между ног ниже ягодиц и гениталии поэтому как в ущелье запрятаны. Хоть Дали это не понравилось, он сдержался, но Бунюэль, решивший, похоже, вывести друга из себя, знал, как это сделать. Он знал, что самым нелюбимым в то время для него из коллег живописцев был Соролья. Поэтому он сказал, что скалы мыса Креус страшно напоминают ему холсты Сорольи, чем мгновенно привел Дали в бешенство:
— Ты что, ослеп? Это — Природа, настоящая первозданная Природа. Что ты мог увидеть здесь общего с мазней этого тухляка?
Гала, лежавшая на теплых камнях, открыла глаза и сказала:
— Опять сцепились, как собаки.
Бунюэлю давно надоело, что Гала встревала в беседы с другом едкими замечаниями и насмешками, и он тут же на нее накинулся:
— И куда ты все время лезешь? Какое тебе дело до наших разговоров? Ехала бы ты лучше к своему мужу-рогоносцу! — орал он.
— А ты не лезь ко мне со своими советами, — отрубила Гала, — тоже мне, моралист нашелся.
Началась перебранка. Гала умела за себя постоять и в карман, как говорится, за словом не лезла, как и всякая, впрочем, русская женщина.
Она так распалила Бунюэля, что он схватил ее за горло. В ответ она стала царапаться. Это его еще больше разожгло, и он стал душить ее по-настоящему. Бедняжка Сесиль со слезами бегала вокруг дерущейся пары, не зная, как помочь матери. Старуха Лидия не то смеялась, не то плакала и качала головой, а Сальвадор, попытавшийся было вмешаться, был отброшен другом в сторону, — Бунюэль был крепким коренастым мужиком, да и боксом к тому же занимался. Пришлось Дали встать на колени и умолять разбушевавшегося друга оставить в живых его счастье, несравненную Галу.
Жаль, что не было кинокамеры. Эти кадры с успехом могли бы войти в очередной их кинопроект.
И вот теперь, когда Кадакес пустынен и нет никого, кто бы смог им помешать, Дали и Бунюэль уединились там, и через две недели кинорежиссер сообщил супругам де Ноай, что сценарий фильма готов полностью и он гораздо лучше «Андалузского пса».
Когда они сидели вдвоем в Кадакесе, отец прислал Сальвадору письмо, где писал, что лишает его наследства, и требовал уехать из Кадакеса и никогда там больше не появляться.
Дали по этому поводу обрезал волосы и захоронил их на пляже Эс-Льян. Затем и вовсе обрился. Сохранилась фотография, сделанная Бунюэлем, где Дали стоит с морским ежом на обритой голове, изображая таким образом сына Вильгельма Телля.
Когда Бунюэль уехал, Дали еще несколько дней в одиночестве провел в Кадакесе, лакомясь морскими ежами, которых очень любил, а затем отправился в Париж, даже не оглянувшись, вопреки обыкновению, на родные места, когда ехал в такси к ближайшей станции под названием Перпиньян.
Глава седьмая
О том, как верно Дали служил сюрреализму, как его затем изгоняли из своих рядов парижские сюрреалисты; какой видел Дали Галу на ее портретах; как Дали и Гала начали строить свой дом в Порт-Льигате
Камиль Гоэманс мог быть доволен: практически все работы Дали с его персональной выставки были распроданы. В том числе и «Мрачная игра» с шокировавшим публику обделавшимся персонажем, попавшая в коллекцию супругов де Ноай. В этой, да и в других работах Дали 1929 года видна уже не только установка на толкование своих комплексов и страхов сквозь призму психоанализа, но и первые попытки применения изобретенного творческого метода, названного им параноидно-критическим. Объяснить в двух словах, в чем он заключается, трудно, но приблизительная суть состоит в том, что с его помощью можно попытаться систематизировать «наиболее бредовые явления и состояния», поставить их под контроль разума и с помощью анализа решить, допускать или не допускать их в сферу искусства. Иными словами, покорить опасную болезнь и использовать ее как прививку, сублимируя в творчестве.
Однако не будем углубляться в дебри подсознательного, попытаемся исходить из принципа необходимого и достаточного, насколько нам позволяет объем повествования о жизни и творчестве нашего героя, имея в виду, что в темном лесу психоанализа, да еще в тумане, какого туда напускал Дали, нетрудно и заблудиться.
Остановимся лишь на самой сильной работе того периода под названием «Великий мастурбатор». Есть и другие переводы на русский: «Великий онанист» и «Великий рукоблуд». Так что если в текстах встретится любое из этих названий, можно быть уверенным, что речь идет об одном и том же.
На этом большом холсте (110x150) в композиции главенствует фантасмагорическая голова сновидца, уткнувшегося носом в песок, с прицепившимся к лицу кузнечиком, брюшко которого пожирают вездесущие муравьи. Страх перед кузнечиками, надо сказать, Дали не изжил и в зрелые годы — так, живя в Америке в поместье Каресс Кросби, он всегда пил кофе на крыльце дома, а не на лужайке, как все, боясь встречи с этим мерзким насекомым.
Из головы сновидца в правый верхний угол полотна, к нижней части мужского торса в обтянутых трусах с явно обозначенными мужскими гениталиями, вылезает женская голова; ее нос и губы максимально приближены к мужскому естеству. Намек на оральный секс, как полагает Гибсон? Похоже, но об этом мы уже говорили в предыдущей главе. Под присосавшимся к лицу сновидца кузнечиком — обнявшаяся пара. Можно предположить, что это Гала и Дали на пляже Кадакеса.
Сам Дали говорил, что очертания этой головы навеяны одним из уродливых камней мыса Креус, а женский образ пришел к нему из открытки, где девушка нюхает лилию. Она здесь изображена также в эротическом преломлении: к цветку, извиваясь, тянется приникший к шее женщины огромный язык или что-то с ним схожее. Сама же женщина с мухой на плече подобна сфинксу — на ее лице, равно как и на бедре мужчины, — трещины, словно это не до конца оживленные изваяния безумного современного Пигмалиона, причем совершенно непонятно, каменеют ли персонажи, переходя в состояние скульптуры, или, наоборот, оживают, сбрасывая с себя уже ненужную глиняную форму.
