Первая пресс-конференция прошла прямо в каюте парохода. Дали сразу же возбудил к себе интерес газетчиков своей экстравагантностью и остроумием. На вопрос, почему на портрете его жены котлеты сырые, а не жареные, ответил, что его жена тоже сырая, а не жареная, ну да об этом мы уже писали в первой главе. Дали точно определил отличие американских журналистов от европейских. Американский газетчик — это «“первобытный охотник”, который бьет влет диковинных птиц и тащит окровавленные тушки прямо на редакторский стол, заваленный бледными от нетерпения листами, жаждущими всяческих новостей — и тех, что добыли охотники, и тех, что притаились в черной телефонном нутре».
Дали и сам стал для них «свежатиной». Причем отменного и редкого — сюрреалистического — вкуса.
На выставке в галерее Жульена Леви, того самого «залетного американца», который приобрел «Постоянство памяти», было представлено 22 работы, среди которых несомненно выдающимися можно назвать посвященную Гале «Имперский монумент Ребенку-Женщине» и «Отнятие от груди накормленного шкафчика», где на фоне кадакесского пейзажа с лодками сидит, протянув ноги к шкафчику, няня с вырезанным в ее спине окном, сквозь которое просматривается часть пейзажа.
Один из испанских журналистов, освещавших этот вернисаж в Америке, был очень удивлен, что художник не пьет и не курит и никакими иными средствами себя не стимулирует для создания таких чуждых здравому рассудку видений и странных образов, населивших его холсты.
В своих многочисленных интервью Дали говорит не только о себе и своем творчестве, он еще и активно просвещает американцев историей и теорией сюрреализма, давая как общие концепции Бретона вроде чистого психического автоматизма, так и пропагандируя свое собственное детище — параноидно-критический метод.
Выставка хорошо рекламировалась не только прессой, но и многочисленными плакатами. На одном из них Дали был изображен Иоанном Крестителем, как бы крестившим американцев в мутных водах сюрреализма, который оказался настолько заразительным, что стал просто повальной модой.
Одна из работ Дали была приобретена Музеем современного искусства, где он выступил с лекцией со слайдами работ Эрнста, Пикассо и своих собственных. Он говорил об универсальности языка подсознания, его доступности каждому, поскольку «не требует обучения и не зависит от уровня культуры или состояния ума». Очень глубокая и важная мысль. Выступил он и в Центре испанской культуры в Нью-Йорке, где заявил, что «целью сюрреализма является моральная революция и высвобождение инстинктов, а искусство лишь оружие в достижении этой цели».
Эти высказывания говорят о том, что художник всерьез размышлял о необходимости идеологической платформы, на которой сюрреализм в целом и его творчество в частности могли бы держаться крепко и уверенно долгие годы. В одном из писем Элюару он мечтает о создании «новой, антимистической, материалистической религии, основанной на прогрессе научного знания (особенно на новом понятии космоса, недоступном не только древним грекам, но и близкому по времени христианству), религии, способной заполнить вакуум, вызванный резким упадком метафизических идей нашей эры».
А в письме Бретону Дали говорил о необходимости специальной программы движения на тему политики. Нос великого живописца тонко чувствовал, какие широкие возможности таятся в сложных, на первый взгляд, теориях сюрреализма. В бездонный колодец подсознания можно грузить что угодно и сколько угодно. И это, может быть интуитивно, понял Гитлер, он нашел в массовом сознании точку абсолютного влияния на толпу, ее «архетип», как сказал бы Юнг, иначе, коллективное бессознательное, падкое на новизну, если она отвечает подсознательным зонам удовольствия и самоудовлетворения от сознания значимости и причастности к делу светлого будущего.
Но Бретон был всего лишь поэтом, да и другие его единомышленники и соратники не видели политических горизонтов, не сколачивали ступеней своей мифотворческой лестницы гвоздями социальных лозунгов, не рвались на политические трибуны. Когда Бретон в 20-е годы осознал, что его движение не только не делает бреши в буржуазном обществе, а является как бы острой приправой к столу аристократов, он стал предлагать сюрреалистическое меню социальным переворотчикам, коммунистам, и был убежден, что его варево вполне способно напитать духовные потребности нового класса, пролетариата. Но создатели нового строя не были склонны копаться в экскрементах и мазаться в либидозной слизи, что предлагали новоявленные революционеры от искусства, им было достаточно того, что они внушили веру в светлое будущее, где нет социального неравенства, и таким образом создали новую религию. И если большевики в России оседлали массу на уровне веры, то Гитлеру в Германии пришлось разбудить в народе еще и инстинкт.
А эта категория была одним из краеугольных камней сюрреализма. Поэтому понятен интерес Дали к Гитлеру, так возмутивший его коллег, живущих и мыслящих по принципу «кто не с нами, тот против нас». Узость мышления свойственна всякому сообществу, в целом толпе, где индивидуальное сознание уже не подчиняется самому себе, а исчезает полностью, — человек становится частичкой гигантского существа со своим собственным мозгом, управляемым уже не разумом, а инстинктом. Так вот, интерес Дали к фюреру был не только чисто художнический, он понял, в какой очень знакомой яме ковыряется оратор-маньяк, и пытался внушить тому же Бретону, что из Берлина идет очень уж знакомый запах, но узость мышления не позволила сюрреалистам осознать, как близки идеологии коммунистов и нацистов. И Дали с полным основанием мог «смеяться последним» в 1939 году, когда Германия и Россия подписали пакт о ненападении, увидев друг в друге не врагов, а идейно близких революционеров. Во всяком случае, интернационалист Сталин принял за чистую монету возможное объединение русского и немецкого социализма.
Но оставим эту тему. Завершилось первое пребывание Дали в Америке так называемым «Онирическим балом», куда приглашенные пришли в костюмах из своих сновидений — таково было условие устроителей. Организационные хлопоты взяли на себя Каресс Кросби и жена галериста Леви, а маэстро обустроил интерьер ресторана «Красный петух», где происходило действо. Декорации были сногсшибательными: над лестницей висела ванна с водой, готовая в любой момент опрокинуться, а из чрева муляжного быка с ободранной кожей неслись разухабистые звуки популярного в Америке джаза с дисков шести граммофонов.
По мнению Дали, американцы оказались очень изобретательны, ему запомнились рот на животе в вырезе платья, надетые на головы птичьи клетки, у кого-то на голове красовалась целая тумбочка, а когда он ее открыл, оттуда вылетела стайка колибри. Сам маэстро появился с забинтованной головой, а в манишке была сделана витринка, где лежал бюстгальтер. Гала предстала в наряде под названием «Изысканный труп». На ее голове — кукла, изображающая изъеденный муравьями детский трупик, череп которого «сжимали клешни фосфоресцирующего рака». В то время в Америке было совершено громкое убийство жены и ребенка авиатора Линдберга, ужасающие подробности которого активно муссировались газетами, поэтому наряд Галы многим показался кощунственным. Журналисты, конечно же, такой скандальный сюжет не упустили.
