Но Дали и Гала составляли единое целое, неразрывное и органичное, похожее на символы инь и янь, сплетенные в единый круг. Искрометный, темпераментный, полный огня и обаяния Сальвадор, способный увлечь, привнести в душу человека свет и радость, был в то же время совершенно беспомощным ребенком, когда дело касалось жизненных реалий, требующих от человека воли, крепости духа, терпения и житейской пронырливости. Зато у жены этих качеств было хоть отбавляй.
Доминик Бона писала в своем романе о Гале: «У Дали душа Нарцисса — это одна из основных тем его живописи. Гала — зеркало, в котором Дали созерцает самого себя». И это очень справедливо.
Причем с годами она становилась для художника не только зеркалом, но и иконой. Он боготворил ее, понимая, что без нее не добился бы такого успеха. Весь его жизненный уклад, направленный в первую очередь на творческий процесс, свято оберегался Галой. И не совсем потому, что его успех был залогом и ее обеспеченной жизни, — она оберегала его, как своего ребенка, опекала его, доставляла ему такой душевный комфорт, какой был необходим для творчества. Так что Элеонора Морз не совсем права, обвиняя Галу в отсутствии материнских чувств. Малыш Дали настолько сильно любил ее, что прощал ей и неизбежные колкости, и дурное настроение, и даже измены, — все это служило как бы острой приправой, допингом для его труда.
А трудился он в Америке столь же упорно и вдохновенно, как и в Европе. Несмотря на объявленный разрыв с сюрреалистическими вывертами и переход на рельсы классического искусства, в его творчестве мало что изменилось — он использовал старые сюжеты, варьировал их, наращивая в то же время свое мастерство. Он словно играл им, наслаждался своим умением не только достигать в технике совершенства старых мастеров, но и превосходить их.
Он теперь не только знал об искусстве живописи абсолютно все, но и накопил достаточное количество известных только ему, созданных им секретов, о которых поведал в своей, также написанной в Америке, книге «50 магических секретов мастерства», изобилующей как весьма ценными для всякого художника практическими и в высшей степени оригинальными советами по технике живописи, начиная с выбора кистей, грунтов, свойств масел, лаков и разбавителей, смешения красок, правильного построения перспективного изображения и так далее, так и совершенно несерьезными, выдуманными пассажами, причем неискушенному читателю зачастую не понять, где у Дали насмешка и юмор, а где — серьезные размышления и советы.
Меня, например, привел в полное смущение совет иметь каждому художнику в своей мастерской паукариум. Что это такое? Дали советует сделать из ветки оливы (причем на ветке следует оставить несколько листочков, чтобы паук мог там прогуливаться) круг, вроде как для корзины, и заставить паука с помощью дрессировки свить в этой окружности паутину. И таких круглых паутин с пауками надо много — сорок, но в худшем случае хватит и пяти. И для чего они нужны? А для того, дорогой читатель, чтобы поставить их в ряд и смотреть через многослойную паутину на наполненный водой шарик, который отражает, точнее, собирает в себе видимый в окне любимый пейзаж художника на закате солнца. По мере того как чередуются стадии заката, пейзаж в шарике будет меняться от «рубиново-красного» до «цвета спелой вишни». И «вы почувствуете, — пишет Дали, — как вас обступают мягкие весенние сумерки, как они обволакивают вас, легко касаясь вашей головы…» Кроме этого, паукариум принесет и практическую пользу: паутина будет притягивать к себе и собирать пыль, не давая ей садиться на непросохший холст.
И таких «советов» в книге достаточно, но тем не менее эта книга не станет лишней в библиотеке всякого художника — она вдохновляет и воодушевляет, передает тот благоговейный трепет и почти чувственную любовь автора к краскам и всему процессу живописного ремесла. Он с увлечением рассказывает, как должен сидеть художник перед мольбертом, с какой скоростью должна двигаться рука живописца, когда он пишет небо и передает на нем «неуловимую игру света, чем так славятся картины Дали», как создать гармоничную композицию, как научиться рисовать линии модели с помощью пропитанных маслом шнуров, раскладываемых на теле натурщицы; как смешивать краски, как располагать их на палитре, как писать самые тонкие детали и какими для это пользоваться подпорками и приспособлениями, как стать хорошим колористом, пользуясь только белой и черной красками, как исправлять на холсте ошибки с помощью картошки, а также для чего нужны живописцу лук и чеснок, как перевести рисунок на холст и многое, многое другое. Есть здесь и предостережения против тех или иных неверных способов или приемов, против тех или иных лаков, красок, разбавителей и прочее.
Но самый главный секрет «состоит в том, что любой художник, мечтающий подарить миру шедевр, должен жениться на моей жене… Она будет боготворить вашу живопись больше, чем вы сами, при любом удобном случае смиренно предостерегая: “Смотри, как бы это не повредило твоей живописи”, “Лучше не будем так делать: живопись может огорчиться”… Гала — это та, кто с нежностью, голосом, напоминающим звучание эоловой арфы, читает вам длинные русские тексты: всего Пушкина, которого ни ты, ни твоя живопись не понимаете, не зная русского языка, но монотонное звучание которого убаюкивает вас почти в объятиях друг друга… кроме того, ее поза “создает тишину”, утоляет жажду и снимает тревогу…» И далее Дали с большой долей юмора описывает жизнь этого триединства — Галы, живописи и художника.
Да, действительно, далеко не всякому — ох не всякому! — досталась такая спутница жизни, как везунчику Дали. Она не только полностью освободила его от всех мирских забот, став его банкиром, квартирмейстером, адвокатом, любовницей и так далее, она была также и его музой, мечтой, вдохновением, идеалом, через нее, ее ауру, рвался он в заоблачный мир, достигал высочайшего творческого экстаза, подпитывался ее духовной энергией. Гала подпирала, подобно тому самому далианскому костылю, его природные дарования, не давала им упасть и исправно подбрасывала топливо в жаркую печь его неиссякаемого воображения и трудоспособности.
Недаром художник стал подписывать свои работы «Гала Сальвадор Дали» и говорил: «Я люблю Галу больше, чем отца, больше, чем мать, больше, чем славу, и даже больше, чем деньги». Без тени сомнения и не видя в том греха, он стал позже изображать жену в образе Мадонны на холстах с христианскими сюжетами.
Но, кажется, мы несколько увлеклись повествованием о Гале и не закончили рассказ о книге «50 магических секретов мастерства». Стоит ли говорить, что она блестяще проиллюстрирована автором: его виртуозные рисунки дополняют не менее образный текст и, без сомнения, подарят любому художнику очень приятные минуты, если он выберет свободное время и возьмет в руки это замечательное произведение, вышедшее, кстати, на русском языке повторно в 2002 году.
В конце первой главы этой книги Дали приведена «Сравнительная таблица значимости художников, разработанная на основе анализа, проводившегося Дали в течение десяти лет». Творчество Леонардо да Винчи, Мейсонье, Энгра, Веласкеса, Бугеро, Дали, Пикассо, Рафаэля, Мане, Вермеера Дельфтского и Мондриана рассматривается по таким параметрам: техника, вдохновение, цвет, рисунок, талант, композиция, оригинальность, тайна и подлинность. Оценки всем вышеназванным живописцам Дали дает по двадцатибалльной системе. Себя в этой таблице он оценил ниже, чем Вермеера, Рафаэля, Веласкеса и Леонардо да Винчи и ни по одному из параметров высшего балла себе не поставил. Желающих ознакомиться с этой таблицей подробно отсылаем к вышеназванной книге либо к «Дневнику одного гения», где она также приводится. Весьма примечательны и рисунки, прослеживающие процесс работы над картиной «Атомная Леда». В образе Леды, конечно же, выступает Гала, представшая на картине действительно богиней, — ее обнаженное тело не вызывает эротических желаний, бесстрастным холодком скульптуры веет от Леды, вознесенной над всем материальным, словно в высшем мире божественных идей. Почему художник так назвал это полотно? Очередным наваждением Дали стал так называемый «ядерный мистицизм». После взрыва атомной бомбы в Хиросиме, потрясшего все человечество, Дали был также ввергнут в пучину ядерной лихорадки, но на умозрительном уровне. Он никогда не был чужд новым веяниям в науке и технике, всегда прислушивался и отзывался в своем творчестве на научные открытия, и факт взрыва чудовищной силы, порожденной невидимыми даже под микроскопом частичками вещества, показался художнику мистикой.
