– Отлично. Ну… тогда давай! Сделай это, а?
– У меня вообще-то руки связаны, – шепчет в ответ Шара. – А мне нужно произнести строчку из Жугоставы и сделать определенный жест.
– З-зараза… – бормочет Воханнес. И смотрит на реставрационистов. – Так. Так, давай-ка мы развернемся…
Медленно-медленно они поворачиваются друг к другу спинами. Воханнес принимается неуклюже дергать за спутывающие ее руки веревки.
– Удачи, – бормочет Шара. – Но я, если честно, думаю, что там все завязано на совесть.
Один из реставрационистов хохочет:
– Ах ты ж, смотрите, да они никак обхитрить нас хотят! Давай-давай, старайся, мерзкий ты извращенец! Из Колокола тебя выпустит сам Отец Колкан, развязанные руки тебе не помогут!
– А когда он снимет с тебя Колокол, – вторит ему другой, – ты пожалеешь, что не задохнулся там насмерть.
И третий:
– Это что, первый раз, когда ты к женщине прикоснулся, Вотров? Так я и думал…
Воханнес не обращает на них внимания и шепчет:
– Ты действительно считаешь, что мой братец может вернуть Колкана в наш мир?
Шара смотрит на прозрачное стекло окна в Колкановом зале.
– Ну… Я полагаю, что да, в том стекле действительно заключено какое-то Божество.
– Но… не Колкан?
– Мне кажется, что я разговаривала с этим Божеством, – говорит Шара. – В ту ночь, когда они напали на твой дом. Я видела сцены из нескольких священных текстов… Но они шли как-то вразнобой. Кроме того, я заметила, что чудеса Жугова тоже, как ни странно, работают – та же Кладовка Парнези, к примеру, – так что я уже не уверена, что Жугов мертв…
Воханнес сердито ворчит, пытаясь распутать узел, который не поддается.
– Значит, ты на самом деле… не знаешь.
– Именно.
– Прекрасно.
Он продолжает дергать за веревки. Шару посещает несвоевременная озорная мысль: а ведь это самый интимный их контакт с той самой ночи, как убили Урава…
– Я рад, что мы вместе, – говорит Воханнес. – Несмотря на все – вместе.
– Когда освободимся, держись поближе, – предупреждает Шара. – Кладовка Парнези маленькая.
– Это понятно, но, пожалуйста, выслушай меня. Я рад, Шара. Понимаешь?
Она молчит. А потом говорит:
– А зря.
– Почему?
– Потому что, когда меня раскрыли… я подумала, что это сделал ты.
Он перестает распутывать веревку:
– Я?!
– Да. Ты. Ты ведь вдруг получил все, что хотел, Во. Все. А кроме тебя, только один человек знал, кто я такая. И мы подумали, что это ты приходил на ткацкую фабрику. Но это был не ты. Это был…
– Волька.
Она не видит его, но Воханнес стоит совершенно неподвижно.
– Но… Шара, я же… я же никогда бы не смог так поступить с тобой! Никогда! Я бы не смог. Ни за что!
– Я знаю! Теперь-то я это знаю, Во! Но я… я решила, что ты болен! Сошел с ума! Что-то с тобой было не то! Ты выглядел таким несчастным, таким жалким…
Она чувствует, что Воханнес оборачивается:
– Может, ты не так уж и неправа, – тихо говорит он. – Возможно, со мной действительно творится что-то не то. Но, возможно, что со мной всегда было все плохо.
– Что ты имеешь в виду?
– Я хочу сказать… я хочу сказать, ты только посмотри на этих людей! Я ведь вырос с ними! – Реставрационисты тем временем опускаются на колени в Колкановом зале и начинают молиться. – Ты только посмотри на них! Они же молятся о боли, о наказании! Они считают, что ненависть – священна, что все человеческое – это греховно! Естественно, со мной что-то не то! С таким-то воспитанием!
Шара слышит далекий удар колокола.
– Что это было? – вскидывается Во.
– Нам надо спешить, – говорит Шара.
Первому колоколу отвечает другой.
– Почему?
Звонит еще один колокол. И еще один. И еще один. И все они звонят по-разному, одни – большие, другие поменьше, но самое главное, каждый звон на свой лад отзывается в ее разуме, и в ответ на каждый удар приливает свой поток образов: вот звонит один колокол, и ее затопляют видения жарких, затянутых туманом болот, над которыми переплетаются лианы и расцветают гроздья орхидей; звонит другой – и в ноздри врывается запах растопленной смолы, опилок и извести; звонит другой – и она слышит звон мечей, карканье ворон и боевые кличи; со следующим звоном на губах у нее остается вкус вина, мяса с кровью, сахара, крови и, похоже, семени; удар – и она слышит натужный скрип огромных камней, придавленных тяжестью друг друга; и с последним звоном руки ее замерзают, как на морозе, а ноги и сердце согреваются мерцающим пламенем.
«У каждого Божества свой колокол, – думает Шара. – Я не знаю, как он это сделал, я даже не очень понимаю, что он делает, но каким-то образом Волька сумел прозвонить во все колокола Престола мира.
– Что происходит, Шара? – спрашивает Воханнес.
– Посмотри в окно, – отвечает она, – и увидишь.
С каждым ударом сердца все светлее становится за оконным стеклом. Но это не божественный свет, а солнечный. Золотой солнечный свет, словно бы солнце светит так ярко, что лучи его проникают сквозь все слои почвы, чтобы озарить это темное мрачное место.
«Это не солнце светит сквозь землю, – догадывается Шара. – Это мы поднимаемся из земли».
– Он его двигает, – выдыхает она. – Поднимает! Он поднимает Престол мира на поверхность!
* * *
Солдаты Мулагеш возятся во дворе посольства, явно не понимая, зачем им здесь строить оборонительные сооружения. И тут что-то происходит с солнечным светом.
Сама Мулагеш наблюдает за работой от ворот: высокие белые стены посольства с металлической решеткой поверху очень красивы, но совершенно беззащитны с военной точки зрения. Да и само посольство уязвимо: оно стоит на перекрестке двух оживленных улиц – одна идет вдоль стен, а вторая пересекает Мирград из конца в конец и упирается прямо в ворота посольства. Выглянешь из-за кованой решетки – и все просматривается насквозь, до самого центра города. «Если Шара права насчет шестидюймовых пушек, – думает губернатор, – нас можно расстрелять в упор, с какого угла ни зайди».
Несмотря на это, Мулагеш не особо подгоняет солдат – ибо втайне она надеется, что Шара жестоко ошиблась. Но, когда издалека до нее доносится колокольный звон, а тени от ограждения на стене начинают выплясывать на булыжнике двора, рот ее сам собой открывается – да так широко, что из него выпадает сигарилла.
Она оборачивается. Движется само солнце: и хотя из-за стен Мирграда светило видится словно бы заволоченным дымкой, оно все равно похоже на каплю жидкого золота, которая вдруг взяла и потекла, извиваясь и приплясывая, через все небо, увеличиваясь и дрыгаясь, – а потом остановилась с противоположной стороны, явно готовясь садиться за горизонт.
