Олвос затягивается трубкой и выдыхает дым.
– Ты, конечно, позабыла, – говорит она, – что Благословенная кровь от поколения к поколению слабеет. А очень часто теряет силу буквально сразу.
Она меряет Шару взглядом горячих блестящих глаз.
– Сударыня Комайд, вы как считаете, у вас жизнь легкая?
Шара вытирает глаза:
– Н-нет…
– И что, ты получала все, что хотела?
Шара припоминает, как падал наземь бледный помертвевший Во.
– Нет.
– Ты считаешь, – спрашивает Олвос, – что это в ближайшее время может перемениться?
Шара отрицательно мотает головой. «Если и изменится, – думает она, – то только к худшему – могу что угодно прозакладывать, что так и будет…»
– Ты – не из Благословенных, Шара Комайд, – говорит Олвос. – И хотя ты приходишься дальней родственницей мне и Жугову, мир обращается с тобой как со всеми остальными, – то есть плюет на тебя с высокой башни. Считай себя везучей. А вот с твоими родственниками… не все так просто.
Холодный ветерок щекочет Шарину шею.
В костре опять что-то лопается, снопом летят искры.
– Поняла, – говорит она.
Олвос поглядывает на нее из-под полуприкрытых век, словно бы прикидывая, что она будет делать дальше.
– Я рассказала тебе много, очень много, Шара Комайд. Дала тебе бесценную информацию. Что ты собираешься с ней делать?
В разуме Шары бушуют и свиваются гнев, горечь и жалость, взрываются фейерверками, но это лишь поверхность – со своими завихрениями, дурацкими кувырканьями и лихорадочными порывами. А со дна пузырьком всплывает… мысль.
Олвос кивает:
– Отлично. Возможно, я мудрее, чем думала. Божества – они не всегда понимают, что делают. Может, мы такие же орудия в руках судьбы, как и смертные… И возможно, я выбрала Ефрема лишь затем, чтобы сюда приехала ты.
Шара дышит очень медленно:
– Я думаю, – говорит она, – что мне пора домой.
– Хорошо, – соглашается Олвос.
И чубуком трубки показывает на просвет между двумя стволами:
– Пройдешь между ними – попадешь к себе в спальню. Хочешь уйти – иди.
Шара поднимается и смотрит на сидящую Олвос, не зная, как поступить.
– Я увижу тебя снова?
– А ты хочешь меня снова увидеть?
– Я… мне кажется, это будет здорово, да.
– Что ж… И ты знаешь, и я знаю, что, если ты решишься на то, что я думаю, и у тебя все получится, твой путь уведет тебя прочь от этих берегов. А я не хочу покидать это место – я не раздаю указаний своим последователям, но все-таки за ними нужно приглядывать.
И она стучит трубкой по пальцу:
– Но, если ты когда-нибудь вернешься, я, возможно, сочту уместным встретиться с тобой.
– Отлично, – говорит Шара. – У меня остался всего один вопрос.
– Да?
– Откуда вы пришли?
– Откуда я пришла?
– Ты и остальные Божества – все вы. Откуда вы взялись? Вы существуете только потому, что люди в вас верят? Или вы… нечто другое?
Олвос с мрачным и печальным видом обдумывает вопрос.
– Это… это все непросто объяснить.
И она втягивает воздух сквозь зубы.
– Ты знала, что Божества обладают удивительным свойством переделывать реальность?
– Естественно.
– Не только вашу реальность. Не только реальность твоего народа – но и свою собственную. Каждый раз, когда люди верили, что я пришла из определенного места, я выходила оттуда – и совершенно не помнила о предыдущих подобных эпизодах – и о том, кем я была раньше.
Она делает вдох.
– Я – Олвос. Я извлекла горящий золотистый уголь этого мира из огня собственного сердца. Из своих слез я сотворила звезды, оплакивая солнце во время первой ночи этого мира. А родилась я, когда тьма этого мира настолько сгустилась, что высекла искру, – и этой искрой была я. Вот что я знаю о себе. И я не знаю, кем я была раньше, до того, как узнала все это. Я пыталась разобраться, понять, откуда я пришла изначально, но история, как ты, наверное, знаешь, похожа на винтовую лестницу, по которой идешь, и кажется, что поднимаешься, а на самом деле остаешься на месте.
– Тогда почему у сайпурцев никогда не было собственного Божества? Нам просто не повезло?
– Ты же видела, что произошло, Шара, – говорить Олвос. – И ты знаешь свою историю. Ты уверена, что вам не повезло, если у вас не было Божества?
Она встает и целует Шару в лоб. Губы у нее такие горячие, что обжигают кожу.
– Я бы сказала: удачи тебе, дитя, – говорит она. – Но я думаю, что ты сама разберешься, что тебе больше нужно.
Шара делает шаг в сторону от костра. И проходит между деревьями.
А потом оборачивается, чтобы попрощаться, но видит только пустую стену своей спальни. Она снова растерянно поворачивается – и видит собственную кровать.
А потом она садится на кровать и начинает думать.
* * *
– Турин? – шепчет Шара. – Турин!
Мулагеш с ворчанием приоткрывает один глаз.
– Во имя всех морей, – хриплым со сна голосом отвечает она. – Я рада, что ты нашла время зайти ко мне, но почему это нужно делать в два часа ночи?
Мулагеш уже не та – от веселой крепкой женщины ничего не осталось. Она сильно потеряла в весе за время пребывания в больнице, и у нее до сих пор синяки под глазами. Левая рука заканчивается чуть пониже локтя культей, обмотанной белыми бинтами. Она видит, как Шара смотрит на нее.
– Надеюсь, – Мулагеш поднимает изувеченную руку, – это не помешает мне плавать в Джаврате. По крайней мере рука, которой я стакан ко рту поднимаю, при мне.
– Ты как?
– Нормально. А ты как, девочка? Смотри-ка… живая. Это самое главное. А черные очки придают тебе… мгм… шарма…
– Живая, живая, – вздыхает Шара. – Турин… мне очень… в общем, мне жаль, и я бы хотела, чтобы для тебя это все…
– Ну хватит стонать-то, – говорит Мулагеш. – Я вот эти самые слова недавно сама произносила. Но обращены они были к мальчишкам и девчонкам, про которых я доподлинно знала – не выживут. А я – выжила. И благодарна за это. А ты себя не вини. Зато у меня теперь есть железная причина, чтобы просить о переводе.
Шара бледно улыбается.
– Так, одну секундочку, все же остается в силе? Меня переведут? В Джаврат, как и договаривались?
– Вполне возможно, вполне возможно, – кивает Шара.
– Так, ты говоришь про это как про пункт договора, который можно выполнить, а можно и вычеркнуть. А я не припоминаю, чтобы я подписывала договор. Я припоминаю, что я вот так вот ясно и четко сказала: «Если я это сделаю, то меня переведут в Джаврат», а ты, как я помню, ответила: «Хорошо». А что, у тебя какие-то другие воспоминания о том разговоре?
