– Я попросила об ответных услугах кое-каких чиновников среднего звена в Министерстве, – говорит Шара.
– Что-то мне подсказывает, что сейчас начнутся всякие «и», а потом и «но»…
– Конечно.
И Шара поправляет на носу очки:
– А еще у меня через два часа поезд в Аханастан. А завтра я отплываю в Галадеш.
– И что? – подозрительно щурясь, спрашивает Мулагеш.
– Если я исчезну – ладно, скажу без экивоков… если меня тайно ликвидируют – во время путешествия или по прибытии в Сайпур, – тогда тебя отправят в Джаврат буквально через несколько месяцев.
– Если с тобой что сделают?!
– Но, если я все-таки останусь в живых, – продолжает Шара, – тогда многое изменится.
– Что именно?
– Например, Министерство иностранных дел.
– Каким образом оно изменится?
– Скажем, оно, возможно, перестанет существовать.
Где-то в соседней палате кто-то кашляет.
– А ты уверена, что ты головой не треснулась во время операции, а то знаешь как оно бывает…
– Я думаю, что у нас с тобой, Турин, была похожая работа, – говорит Шара. – Ты не должна была вмешиваться в дела Мирграда – потому что тут ничего не должно было меняться. А я постоянно вмешивалась в дела Континента, но для того, чтобы сохранить текущий статус-кво: чтобы Континент оставался нищим, а вся торговля сосредоточилась бы в руках сайпурцев. Континент оставим континентцам, – цитирует Шара по памяти. – Что значит – пусть он и дальше остается бедным, диким и никому не нужным.
– Не надо мне рассказывать, какая у нас тут политика. Я двадцать лет жизни угробила на ее претворение в жизнь. Так что ты собираешься делать?
– Я хочу все поменять. Но если я все поменяю, – говорит Шара, – то мне на Континенте понадобятся союзники.
– Твою ж маман!..
– В особенности они мне будут нужны здесь, в Мирграде.
– Твою мать!
– Потому что единственный человек, которому я доверю прикрывать мне спину, – говорит Шара, – это генерал Турин Мулагеш.
– Вообще-то я прежде всего губернатор. И я в чине полковника, кстати.
– Если я выживу и сделаю то, что запланировала, – говорит Шара, – не будешь больше полковником.
Мулагеш смаргивает и выдает злой смешок:
– Хочешь сделать из меня Сагрешу при кадже? Я же сказала – не хочу я продвижения по службе. Я хочу выйти из игры!
– Я собираюсь радикально изменить правила игры, – говорит Шара.
– Во имя всех морей… ты что, серьезно?
Шара делает глубокий вдох:
– Вообще-то, да. Я не знаю, сколько радикальных реформ мне удастся осуществить, – но я планирую множество. На прошлой неделе Министерство подвело нас. Тебя, Турин. Мирград. Результат – тысячи трупов.
– Ты… ты действительно считаешь, что у тебя что-то получится? Ты реально считаешь, что это возможно? А может, – тут Мулагеш хихикает, – ты просто наивная идиотка, а?
Шара пожимает плечами:
– Я на прошлой неделе бога убила. Что в сравнении с этим какое-то министерство?
– Ну, в принципе, да…
– Ты поможешь мне, Турин? Нас с тобой держали за слуг, и потому мы годами обслуживали политиков. А теперь я предлагаю тебе реальный шанс послужить родине.
– Твою мать… – и Мулагеш чешет шрамы на челюсти правой рукой и думает. – Ну ладно. Должна признаться, это интересное предложение.
– Я так и думала, что ты это скажешь.
– И вообще, я припоминаю, жалованье у генерала – раза в два побольше, чем у полковника…
Шара улыбается:
– Вполне можно себе позволить частые отпуска в Джаврате.
* * *
Шара тихонько пробирается по больничному коридору к комнате Сигруда.
«Неужели так и формируются правительства? Заваливаешься среди ночи в палату к раненому и требуешь от него немедленно принять решение…»
Она останавливается на пороге отделения и оглядывает море коек – на каждой лежит бледный белый сверток, у некоторых приподняты руки или ноги, некоторых вообще не видно под бинтами… Интересно, какое из ее решений уложило этих людей на больничную койку, и можно ли было этого избежать…
Из-за стены до нее доносится голос Сигруда:
– Я слышу тебя, Шара. Если хочешь зайти – заходи.
Шара открывает дверь и заходит в палату. Сигруд погребен под повязками, швами и трубками, из него вытекают и втекают какие-то жидкости, наполняя какие-то пакеты, толстый шов тянется через всю левую бровь к волосам, левая ноздря разодрана, а вместо левой щеки сплошное красное месиво. А так – Сигруд как Сигруд.
– Как ты узнал, что это я? – спрашивает она.
– По походке, – отвечает он. – Ты же маленькая, ступаешь как котенок.
– Буду считать, что это комплимент.
И она садится у кровати.
– Как ты?
– Почему ты не приходила?
– А тебе-то что?
– Ты думала, что я не захочу тебя видеть?
– Сигруд, которого я знала и с которым работала в течение десяти лет, плевал на все. Только не говори мне, что, разминувшись со смертью, ты решил изменить свою жизнь – потому что ты столько раз со смертью встречался, причем зачастую на моих глазах, и это не производило на тебя ровно никакого впечатления.
– Кто-то, – говорит Сигруд, – понарассказывал тебе обо мне всякой ерунды.
Он задумывается. Потом замечает:
– А знаешь, я даже не понимаю, что это на меня нашло. Просто, когда я прыгал с этого корабля, я, вообще-то, о будущем не думал – потому что считал, что сейчас убьюсь и помру. Но впервые мне было… хорошо. Я почувствовал, что вот, покидаю мир, и этот мир – хорош. Нет, он не замечательный, но хороший. А теперь я жив и могу еще пожить в мире, который может стать… хорошим.
Он пожимает плечами:
– Возможно, я просто снова хочу на корабле ходить.
Она улыбается:
– А как это отразилось на твоих планах на будущее?
– А почему ты спрашиваешь?
– А вот почему. Если все пойдет как я запланировала, я больше не буду обычным оперативником. Я вернусь в Галадеш и получу какую-нибудь должность. И перестану нуждаться в твоих услугах.
– Ты что же, бросаешь меня? Оставишь гнить на больничной койке?
– Нет. Но эта должность, которую я получу, она будет очень, очень важной. Я даже не знаю, как она будет называться, потому что для нее еще нет названия, и, если все получится, мне придется его придумать. Но мне понадобится поддержка, в том числе и за границей. Думаю, у меня будет верный союзник здесь, в Мирграде, но этого мало.
