– И что дальше?
Шара поправляет на переносице очки:
– Я попробую потянуть время, но обычными способами его не расколешь.
– И что дальше?
– Ну…
И она смотрит в угол камеры в глубокой задумчивости.
– Думаю, придется накачать его наркотиками.
Сигруд разом оживляется. Меряет ее недоверчивым взглядом. Потом улыбается:
– Что ж. По крайней мере повеселишься.
* * *
Шара стоит у двери камеры, внимательно разглядывая парнишку через смотровую щель. Потом переводит взгляд на часы: сорок минут. Мальчишка встряхивает головой, словно его знобит, потом берет чашку с водой и отпивает. Семь глотков. Маловато, было бы лучше, если бы его мучила жажда…
Мальчик все ниже и ниже наклоняется над столешницей, словно бы из него выпускают воздух. Шара снова смотрит на часы: вещество действует не то чтобы медленно, но хотелось бы побыстрее.
– Не самое завораживающее зрелище, как я понимаю.
Это подходит Мулагеш.
– Не самое, – соглашается Шара.
– Хм. Я слышала, что арестованный молчит.
– Молчит. Увы, мы имеем дело с фанатиком. Впрочем, это вполне ожидаемо. Не думаю, что он боится смерти. Его скорее беспокоит то, что произойдет после.
Парнишка в камере поднимает голову и упирается взглядом в стену. На лице – благоговейный ужас. И восторг. Тело его сотрясает легкая дрожь.
– Что это с ним? – хмурится Мулагеш. – Он что, псих?
– Нет, что вы. Впрочем, возможно и псих, конечно, учитывая характер его поступков. Но то, что мы наблюдаем, не болезнь, нет.
– А что же это?
– Это… не слишком обычный метод допроса. В Кивосе он популярен. Полезная штука, когда время поджимает. Хотя я бы не отказалась от четырех или пяти часов. Зато дешево и сердито. Нужны только темная комната, немного звуковых спецэффектов и… философский камень.
– Что?..
– Не прикидывайтесь цветуечком, госпожа губернатор, – говорит Шара. – Вам не идет.
– Вы что, наркотиками его накачали?!
– Да. Это сильный галлюциноген, кстати, здесь он в ходу, и давно. Его, правда, используют совсем не в рекреационных целях. Что понятно, учитывая характер его употребления.
Мулагеш ошалело смотрит на нее и не находит что сказать.
– Известны десятки легенд, описывающих, как люди принимали его, чтобы вступить в более тесный контакт с Божеством, – с отсутствующим видом продолжает Шара. – Расширение сознания, слияние с бесконечным – вот это все. Более того, оно увеличивало силу некоторых чудес: адепты Божеств принимали его для усиления чудесных способностей. Сильнодействующее вещество, ничего не скажешь. И при этом – всего лишь наркотик.
– Вы что, эту штуку при себе носите?
– Я посылала за ней в посольство, Питри ездил. Обычно я стараюсь создать у них впечатление, что они дома, с температурой, а вокруг – члены семьи. Или люди, притворяющиеся ими. Человек перевозбуждается и выкладывает все подчистую. Но я не уверена, что здесь будет то же самое: в тюремной камере бред может принять характер…
Парнишка ахает, смотрит на свою руку, потом на потолок. А потом хватается за голову и всхлипывает.
– …кошмара.
– Но это же пытка.
– Нет, – спокойно отвечает Шара. – Пытки я видела. Это даже близко не стояло. И потом, под наркотиком люди говорят… скажем, правду. А под пыткой – то, что вы хотите услышать. К тому же люди склонны считать этот метод допроса более щадящим. Хотя бы потому, что потом никто не может сказать с точностью, было это или нет.
– Как же хорошо, что я осталась в армии, – бормочет Мулагеш. – И не пошла в разведку. Как мерзко на душе-то сразу стало…
– Было бы еще мерзее, если бы мы не получали в ходе допросов информацию, которая позволяет спасти множество жизней.
– Выходит, мораль мы оставляем за порогом допросной камеры.
– У государств нет морали, – говорит Шара, по памяти цитируя тетушку Винью. – Только интересы.
– А хоть бы и так. Но все равно… вы – и это все… как-то не вяжется.
– Почему?
– Ну… Меня не было в Галадеше, когда разразился тот скандал с Национальной партией. Впрочем, новость и так повсюду разлетелась. Все, абсолютно все обсуждали эту историю. У всех на глазах блестящая карьера кандидата в премьер-министры рассыпалась в труху… Плюс еще эта попытка самоубийства партийного казначея – нет ничего постыднее, чем попытаться благородно уйти из жизни и потерпеть неудачу… Но больше всего обсуждали девушку, из-за которой все и случилось. Девушку, которая слишком сильно раскачала лодку.
Шара медленно смаргивает. Дальше по коридору стоят трое полицейских и разговаривают на повышенных тонах, причем все злее и злее.
– Все говорили: она не виновата, – продолжает Мулагеш. – Просто слишком молоденькая, вот и не разобралась. Сколько ей было – двадцать? Запальчивая, неопытная – не понимала еще, что некоторых коррупционеров трогать нельзя. Что в змеиное гнездо голыми руками не лезут.
Из кабинета выскакивает разъяренная секретарша и сердито призывает полицейских к порядку. Обменявшись злющими взглядами, те расходятся.
– Она следовала велениям сердца, – говорит Мулагеш, – а не разума. Ну и наворотила лишнего.
Шара смотрит на парнишку в камере: тот ерзает, готовясь то ли заплакать, то ли рассмеяться.
– Я всегда считала, – продолжает Мулагеш, – что та девушка – хороший человек, которому досталась поганая работа. Вот и все.
Мальчик откидывается на стуле и упирается затылком в стену. Глаза у него остекленелые, невидящие. Шара захлопывает смотровую щель.
Так, хватит.
– Простите, но мне пора, – говорит она, открывает дверь, проскальзывает внутрь и запирает ее за собой.
В жизни не была она так счастлива, заходя в тюремную камеру.
* * *
Парнишка пытается сфокусироваться:
– Кто здесь?
Шара успокаивает его:
– Тихо, тихо. Не волнуйся. Это я. Все хорошо.
– Кто? Кто это? – Он облизывает губы. Одежда его мокра от пота.
– Тебе нужно успокоиться и расслабиться. Ты выздоравливаешь.
– Правда?
– Да. Ты упал и стукнулся головой. Не помнишь?
Он напряженно щурится, силясь разобраться:
– Может быть… Мне кажется… я упал… на той вечеринке…
– Да. И мы поместили тебя в прохладное темное место. Чтобы ты успокоился. Ты перевозбудился немного, но теперь все будет хорошо.
– Правда? Со мной правда все будет хорошо?
