– Надо вызнать, как у смолян дела при новой-то княгине. И чего к нам послов не шлет, или забыла про нас? Вот и пусть Хотеновичи едут. Им выгода, и всем угрянам польза. Что, беретесь?
– Беремся, – отозвались Русила и Радята, переглянувшись.
Они вдвоем управляли многочисленным родом Хотеновичей и сами были не прочь съездить на Днепр. Может, выгоды те же, а все-таки не воевать…
* * *
Доброславу и в голову не могло прийти, что у него есть в Ратиславле тайный союзник. Вечером того же дня Галица проскользнула в избу Замили. Хозяйка уже собиралась ложиться: не зажигая лучин, в одной сорочке она сидела на лежанке, а Новица расчесывала ее длинные, густые, угольно-черные волосы, продернутые белыми нитями седины.
– Уж прости, матушка, что тревожу тебя! – заговорила Галица, низко кланяясь и по привычке широко улыбаясь.
К счастью, в полутьме никто не видел ее глаз. За многие годы Галица научилась угодливо улыбаться и низко кланяться, иначе ей было бы трудно выжить среди чужих. Долгие годы угодничество служило ей почти единственным оружием.
– Прости, что тревожу. Позволь поговорить с тобой чуточку. Я надолго не задержу.
– Ну, ладно, – с неохотой согласилась та и сделала Новице знак, чтобы вышла.
Челядинка охотно оставила свою работу и направилась к двери, по пути сунув в руки Галице гребень – дескать, дальше сама чеши.
Галица плотно закрыла за ней дверь и прислушалась, желая убедиться, что женщина действительно ушла. В клети было сейчас пусто – и Амира, дочь хвалиски, и Найден, последний ее холоп, отправились на луговину смотреть игрища.
– Только дело-то у меня такое, что ждать не может! – заговорила Галица, подойдя к хозяйке и принявшись расчесывать ей волосы. – О тебе ведь я забочусь, душа ты моя, звездочка моя небесная! О тебе и о сыне твоем, о соколе нашем ясном.
– Ну, что там случилось? – недовольно спросила Замиля. – Поздно уже! Князь может прийти. До утра не потерпишь?
– Князюшка в обчине сидит, с отцами разговоры ведет. Если упустим Жар-птицу нашу, после не поймаем!
– Какую такую Жар-птицу? Что-то я не видела ее.
– Здесь она, Жар-птица наша, на луговине в шатрах живет.
– Ты опять про вятичей? – сообразила Замиля.
– Княжич-то гостиловский хочет князя нашего уговорить войско им дать, чтобы с хазарами воевать. А князюшка воевать не желает. Значит, вятичскому князю на Угре друг нужен верный, чтобы помог. Помнишь, я говорила? Надо, чтобы сокол наш ясный таким другом ему стал. Пусть он у отца попросит войска и идет на Дон. Там и славу добудет, и добычу, и жену знатную – тогда кто же еще князю нашему наследовать будет, как не он?
– Что ты! – Замиля даже обернулась, и Галица невольно дернула ей волосы. – Вот дура косорукая! – Хвалиска оттолкнула ее. – Ты что, голову отшибла? Хочешь, чтобы его убили там, соколика моего!
– Да зачем же его убьют? – убеждала Галица. – А дружина на что, а войско? Князюшка только рад будет: сына послать – и дружбу вятичам показать, и волю смолянского князя не нарушить. Вот пусть соколик наш и будет воеводой! Цел останется, ты уж мне поверь! Я его таким сильным словом заговорю, что ни железо, ни камень, ни дерево, ни иное что ему вреда причинить не посмеет. Зато какой почет и уважение добудет! Сейчас только и слышно – Лютомер то, Лютомер се, Лютомер, бойники, бойники, Лютомер! У Лютомера отроки оружные, а у Хвалиса – мы с Новицой, да и все. А вот сходит он в поход воеводой, будет войско и у него, да не тем лесным побродягам чета! Все узнают, что он князю – истинно любимый сын, надежда и опора. Наследник будущий! – горячо зашептала Галица в самое ухо госпожи. – Только ты, княгиня-матушка, изволь согласие дать и князя проси, чтобы отпустил.
Замиля колебалась. Ей очень хотелось, чтобы ее сын был всеми признан как наследник и занял почетное место в роду, но слишком страшно было отпустить его – шутка ли! – в поход на хазар!
– Ну, я подумаю… – неохотно ответила она. – Скажешь тоже – воевать идти…
Но даже ей было ясно: без славных дел Хвалису не добиться уважения, и одна отцовская любовь здесь не поможет. Вершина рассказывал ей, как много лет назад, еще будучи княжичем, водил войско в поход на Жиздру. В том походе погиб его отец, и тогда Вершина занял его место. От мысли о гибели князя Замиля отмахнулась, но признала в душе, что в рассуждениях челидинки есть некий смысл: желая наследовать отцу, Хвалису следует идти его путем.
Простившись с госпожой, Галица пошла искать ее сына. Пока еще ее советы пропадали даром: от его попыток подружиться с Доброславом толку не было. Хвалис не умел угождать и льстить, и гостиловский княжич только удивлялся, чего от него нужно этому сыну робы. Подходящими собеседниками ему казались только Лютомер, Славята и Борята – дети Вершины от знатных жен.
Хвалис обнаружился там, где Галица и думала, – на опушке рощи. Приближалась Купала, по вечерам девушки водили круги и пели песни, а Хвалис сидел в тени, как леший, не сводя глаз с Далянки, но больше не смея приблизиться.
Под березами на опушке собрались родичи: Богорадовичи-здешние, жившие при отце, и Богорадовичи-дальние, отселившиеся, и братья и племянники Велетура, Негославичи, Братомеровичи, Мешковичи, Воловичи, Глядовичи. Носились с визгом дети, взрослые следили за девичьими играми и плясками, подзадоривали своих. На траве опушки, в тени ветвей, сидел и кое-кто из бойников – при беглом взгляде на их волчьи шкуры мерещилось, что и звери лесные вышли поглядеть на человеческое веселье.
Лютомер и Доброслав стояли вдвоем, глядя на девичий хоровод и беседуя. Лютомер вертел в пальцах сразу три нитки бус – Лютавы и Далянки, доверенные ему на хранение на время игр. Когда предстоит много беготни, бусы снимают – если нитка порвется, потом в траве не соберешь, а еще от резких движений и прыжков в игре можно получить тяжелыми каменными бусинами с размаху по зубам – тоже хорошего мало. Набегавшись, девушки отдыхали, водили медленный хоровод и пели протяжную песню.
Ходит месяц ясный,
По небу гуляет,
По небу гуляет,
Ходит выбирает.
Ой-лели-лели,
Ходит выбирает.
Ходит выбирает,
Звездочки считает,
Все звездочки посчитал,
Одну себе подобрал,
Хоть она и маленькая,
Да такая ясненькая…
– Что сидишь, месяц ясный? – шепнула Галица, неслышно приблизившись и опустившись на землю за спиной у Хвалиса. – Все себе по звездочке выбирают, гляди, не достанется.
Он вздрогнул от неожиданности и обернулся.
– Тьфу ты! Крадешься, будто леший, – пробормотал он. – Поди прочь. Без тебя тошно.
В полутьме летнего вечера глаза Галицы светились, и по спине Хвалиса пробежал холодок. От этой хорошо знакомой молодайки, молочной сестры, вдруг вновь повеяло холодной жутью, будто от болотной нежити.
