Княгиня опомнилась, осмотрела себя, увидела вывернутую рубаху своего пленителя, в которой проходила все эти дни, и усмехнулась, дивясь собственному виду. Поистине сильны были чары, если молодая гостиловская княгиня, щеголиха, избалованная богатым и любящим мужем, не замечала, что ходит вроде травяного чучела, наряжаемого на праздники.
– Спасибо тебе, Вершиславич, что слово сдержал, не обидел меня. – Она посмотрела на Лютомера, и в глазах ее засиял прежний насмешливый блеск. Теперь даже нелепая чужая одежда не мешала ей выглядеть так, будто весь белый свет лежит у ее ног. – И рубаху свою подарил, не пожалел!
– Что же мне было делать, если перья свои лебединые ты по ветру растеряла? – Лютомер тоже усмехнулся, вспомнив, как она лежала на траве в груде обрывков. – А что до обид – твой муж и пасынки моих сестер не обидели, и я тебя невредимой мужу возвращаю. Пусть знает: хоть я и оборотень лесной, а слово свое держу. Или и ты думала, что у меня совести нет?
– Нет. – Семислава несколько смутилась и отвела глаза. – Не потому, что ты оборотень и волк лесной. Потому что ты Велес, и Велес – в тебе. Я знаю, как трудно тебе Лады лишиться. И хотел бы, да руки не пускают. Но от судьбы не уйдешь, что на небе делается, то и на земле отражается. Может, придет еще срок Велесу с Ладой повидаться.
– Велесу с Ладой – несомненно, – ответил Лютомер. – А мне с тобой?
Но Семислава на этот вопрос не ответила. Развязав полотенце, которое все эти дни служило ей вместо повоя, она расплела косы и тряхнула освобожденными прядями, волнистыми, как речные струи, вызволяя и принимая свою силу. Лютомер застыл, словно скованный этими шелковыми сетями, – Семислава вновь была собой, свободной лебедью в небе, способной очаровать даже его, того, кто недавно держал ее в плену своих чар.
– Возьми. – Усмехнувшись, она стянула Лютомерову рубаху и бросила в него. Он безотчетно поймал, не в силах ни оторвать глаз от этого зрелища, ни пошевелиться.
– Прощай, Вершиславич! – Обнаженная берегиня, окутанная волнами шелковых светлых волос, махнула ему рукой, и рука вдруг обернулась белым крылом.
Женщина повернулась в воздухе, словно сжалась в комок, а потом крупный белый лебедь расправил крылья и взмыл в утреннее небо. Сделал круг, крикнул, еще раз прощаясь, и умчался на полудень, держа путь над Зушей. Туда, где ее ждали люди, думающие, будто она принадлежит им.
Не помня себя, Лютомер провожал глазами птицу и сжимал в руках свою рубаху, на которой еще осталось тепло и запах ее тела. Он не мог не жалеть, что отпустил ее, но знал, что иначе поступить было нельзя.
Поэтому насчет возвращения любимого сына Лютомер успокаивал отца с чистой совестью. И Вершина, поверив ему, приказал готовить пир, чтобы после возвращения Хвалислава отпраздновать успешное дело и воздать честь всем, кто заслужил.
Лютава и Лютомер долго обсуждали между собой и со старшими из бойников, стоит ли попытаться открыть глаза Вершине и рассказать, как его любимый сын Хвалис чуть не погубил их всех.
– Предал он нас? Знамо дело, предал, иначе откуда бы Святомер вообще про нас узнал? – втолковывал им Лесога. – В воде разве что увидал! А мы-то, чай, не дурни, дозоры днем и ночью выставляли. Хоть чем тебе поклянусь – ни одна вятичская рожа к нашему стану и близко не подходила! Хвалис выдал, больше некому!
– А подите докажите! – возражал ему Чащоба. – Гулять он пошел, Хвалис, на девок посмотреть! Купала же! Или русалок испужался, побежал куда глаза глядят! Ведь были русалки!
– Мы и сами испужались! – пробормотал Дедила. – Да, Хортимка?
– Только мы не побежали никуда, – буркнул Хортомил, вспоминая, как в ту ночь вокруг их лесного стана ходили призрачным хороводом русалки, завлекали, манили к себе парней, почти весь год лишенных женского общества.
– Или, скажет, вятичи сами на них в лесу наткнулись, – продолжал доказывать Чащоба. – Взяли под белы руки, за спину заломили – и к князю волоком. Мы, скажет, молчали, а эти гады ползучие сами догадалися – раз тут один сын Вершины угренского, то и другие неподалеку! За девками следили? – Он ткнул рукой в сторону Лютавы. – Следили! А она куда пошла? К тебе, Лют!
– Никто не видел, как я пошла! – ответила Лютава, мельком подумав, что если бы кто-то видел тогда их встречу, то их накрыли бы еще на реке под развесистой старой ивой.
– Откуда ты знаешь?
– Берегиня Зуша Твердяту отвлекла, мной прикинулась, завертела, залюбила его чуть не до полусмерти. Где ему было за мной следить?
– Он там что, один был? Да там же народу… как на Купале! – по привычке сравнил старик Хортога и сам ухмыльнулся. – Ведь верно?
– Да кто угодно мог вас видеть, – подхватил Чащоба. – Так что отвертится Хвалис, ужом вывернется. Его небось Неговит за это время научил, чего отцу говорить. Такую кощуну сложил, что сам Хвалибог Соловей обзавидуется!
– Так что же? – Лютомер обвел глазами побратимов, сидевших, по случаю хорошей летней погоды, прямо на траве перед избушками Логова. – Молчать?
– Молчать, что брат кровный нас вятичам выдать хотел на погибель? – подхватила Лютава.
– Ну, скажете. – Хортомил пожал плечами. – А он вам поверит? Князь-то? Он Хвалиса любит. Вон как радовался, пока его в поход собирал! Если бы еще видоки нашлись. А с ним только кормилец, да Неговит, да Глядовец. Они все сами тем же дерьмом замазаны, будут молчать. Вы только с князем поссоритесь, и все.
Лютава и Лютомер молчали. Бойники были правы. Будучи уверены в предательстве Хвалислава, они не имели никаких доказательств, которым поверил бы князь. А значит, они только опозорятся в глазах всего рода, якобы пытаясь оклеветать сводного брата. А его, бедняжечку, и так всякий обидеть норовит!
– Ну его к лешему! – наконец Лютомер махнул рукой. – Пусть живет, плесень подколодная. Авось уму-разуму научился немного – хотел меня в землю закопать, да сам чуть туда не отправился. Будет знать, как со мной тягаться.
Хвалис и впрямь вернулся, отстав от бойников всего на несколько дней. Рассказывал он и его спутники точь-в-точь то самое, что от них и ожидали. Дескать, в лесу на них наскочили гуляющие вятичи, оттащили к князю, а там их опознал Доброслав и его отроки. О Лютомере и бойниках они, дескать, ни слова не говорили, притворились, будто приехали вести переговоры о возвращении сестер, а о бойниках Святомер каким-то образом узнал сам. Святкина жена рассказала, с неба увидав!
Все это говорилось на пиру, который князь и правда устроил. Лютомер и Лютава молча слушали рассказ сводного брата, и он даже был несколько разочарован, приготовившись отражать их попытки разоблачить его ложь. Наученный Галицей, он надеялся в ходе неизбежной ссоры настроить отца против Лютомера, в чем ему помогли бы и Неговит с Глядовцем, и Толига, пожалуй, тоже. Но не вышло, и он сидел как на иголках, не зная, чего от них теперь ждать.
На самом деле Хвалис возвращался от вятичей далеко не таким напуганным и неуверенным, как думали дети Велезоры. В главном обещания Галицы сбылись: на прощание Святомер заверил его в своей дружбе и даже намекнул, что зимой привезет ему в жены свою дочь – ту самую, от которой отказался Лютомер. А Доброслав весьма прозрачно давал понять, что если у Хвалиса появится новая возможность извести оборотня, то они, вятичи, всегда рады будут ему в этом помочь. В знак дружбы Доброслав даже преподнес ему хазарский пояс, усаженный серебряными бляшками, какой был у него самого и еще некоторых вятичских воевод. В этом поясе Хвалис теперь сидел на пирах в отчем доме, гордый, будто сам победил всех хазар и загнал за Хвалисское море. Пусть-ка этот волк лесной добудет себе что-то похожее!
