Но сколько он ни старался, вспомнить о Галице ничего существенного не смог. Она была как воротный столб, мимо которого каждый день проходишь по десять раз и не замечаешь. И теперь у него было нелепое чувство, будто такой столб внезапно кинулся ему наперерез и вдарил по лбу.
Мать Галицы, Ильга, тоже ничем особенным не выделялась. Лютомер подозревал, что был первым – вот сейчас, – кто задался вопросом, от кого Ильга родила дочь. Ну, погуляла девка на Купалу, так оно богами и задумано. Имело значение только то, что у нее хватало молока на двух младенцев. После родов Замиля была слаба, едва понимала язык, всего боялась и твердо верила, что старшая жена князя ее ненавидит и постарается погубить вместе с ребенком. На самом деле Велезора тогда не обращала на нее особого внимания, никак не предполагая, что князь Вершина так привяжется к этой смуглой черноглазой женщине и ее сыну. И только теперь Лютомер запоздало сообразил: эта странная любовь тоже могла быть плодом искусно сделанного приворота. Надо бы расспросить бабку, с самого ли начала Вершина полюбил Замилю или только после рождения Хвалиса. Но если кормилица приворожила князя к наложнице, то как же Велезора, княгиня и волхва, могла просмотреть такое у себя под носом, в душе собственного мужа?
Лютомер, будучи старше Хвалиса и Галицы на шесть лет, не обращал на холопьих чад никакого внимания. Мало ли их ползает, за всеми не усмотришь, а вырастает половина. В возрасте двенадцати лет Лютомер переселился на Остров и вовсе забыл об их существовании. Когда, от чего и как умерла Ильга, каким образом Галица вышла замуж, почему овдовела – ничего этого он не знал, потому что какое ему было дело до холопки? Только теперь он начал с опозданием понимать, что все это, пожалуй, очень важно. Ведь умение плести чары, убивающие через каплю крови, не падает с неба. Такое умение нельзя найти под кустом или получить в подарок. Его выращивают в течение долгих лет, причем под чьим-то мудрым руководством.
Галица вообще не походила на злую ворожею: не дичилась и не сторонилась людей, была всегда весела, общительна, приветлива, лучше всех знала все окрестные новости и хорошо разбиралась в простых житейских делах. Больше всего, как казалось, ее заботили поиски нового мужа. Причем она не обделяла благосклонным вниманием ни молодых парней, ни вдовцов, ни женатых мужчин, за что два или три раза какая-нибудь баба пыталась, сорвав вдовий повой, драть ей волосы. И это – сильная колдунья? Даже сейчас Лютомер с трудом в это верил. И снова вспоминал свое же сравнение насчет меча: если я не буду упражняться на глазах у людей, никто и не догадается, что я это умею. А когда догадается, будет поздно. Его грызла досада, что он так опозорился, оказался слеп, как щенок. Какая-то баба обдурила его, сына Велеса!
Несколько раз он приметил борти, расположенные на высоких деревьях и помеченные княжеским знаком. Возле дупла висел на крепкой веревке обрубок здоровенной колоды. Это нехитрое приспособление служило защитой от медведей – чем сильнее косолапый оттолкнет досадную помеху, преграждающую дорогу к дуплу, тем сильнее она с размаху ударит по бурой голове. Лютомер усмехнулся на ходу: а болтают, будто Просим знает какие-то особые «медвежьи слова», позволяющие договориться с лесным хозяином. Сильнее, чем колодой по голове, никакое слово не убедит.
На поляне трудились мужчина с косой и рослая женщина с граблями. Это был средний сын Просима со своей женой: бортники делянок не жгли, рожь не сеяли, но корову и несколько коз держали, поэтому выкашивали все лесные полянки и прибрежные луговины. Младшего сына, еще не женатого, и самого старика нигде видно не было. Обойдя краем, чтобы не попадаться на глаза, Лютомер свернул на едва заметную тропку к жилью.
Вскоре лес впереди поредел, показалось займище: изба с пристроенным хлевом, клеть-кладовка, баня за общим тыном из толстых бревен, с медвежьим черепом над воротами.
Во дворе играли дети: мальчик лет пяти и девочка чуть постарше. Вдруг увидев рядом незнакомца, они застыли, открыв рты: никто не заметил, как он появился.
В хлеву что-то стучало. Пройдя мимо детей, Лютомер встал на пороге. Старик Просим возился в углу, прибивая какую-то доску, но тут же выпрямился и обернулся, точно его тронули за плечо.
– А! – только и сказал он, увидев в двери высокую плечистую фигуру. – Волк за мной пришел! Ну, судьба такая. Бери, раз пришел, неси куда надо. Детей не тронь только, они-то не виноваты.
– А ты, стало быть, виноват? – спросил Лютомер. – Выйдем-ка, а то воняет больно.
– Тебе что, коровий дух не по вкусу? – Просим ухмыльнулся. – По зимам-то как еще на него твоя серая братия бежит, вона какой тын взгородили, а и то через него прыгают.
Лютомер почти его не слушал: ему сразу бросилось в глаза, что на старике надета «печальная» рубаха швами наружу, как носят в первые дни после смерти кого-то из близких – чтобы не зацепила Навь, открывшаяся совсем рядом. И его, Лютомера, он принял за вестника Нави.
– Мне не корова нужна. Не белка, не куница, а красная девица. Где сноха твоя вдовая?
– Твои уж искали вчера. У меня ее нет. Вчера приходила да ушла себе к лешему, там ее ищи, тебе оно сподручно.
– Подумай, старик, – спокойно предложил Лютомер. – Тебе труд невелик, а людям польза.
Бортник скривился. Лютомер чувствовал, что имя Галицы вызывает в душе Просима тяжелую черную ненависть – но и он, Лютомер, тоже. Старик не видел разницы между ними, в его глазах их роднила близость к Нави.
Ничего не добавив, Лютомер обернулся и посмотрел на детей. Рослый незнакомец чем-то пугал их: они бросили игру и забились за кучу дров, которые кто-то успел наколоть, но еще не сложил в поленницу. Вдруг мальчик вылетел из-за кучи на четвереньках и разразился задорным щенячьим лаем. Девочка постарше, тоже на четвереньках, выбежала вслед за братом и несколько раз гавкнула – боязливо, но и предостерегающе, дескать, уходи, это наш дом! Лютомер, улыбнувшись, вдруг по-волчьи оскалил зубы и коротко грозно рыкнул – обоих «щенков» как ветром сдуло, только из лопухов за углом бани доносились возня и испуганное поскуливание.
– Видел? – Лютомер перевел взгляд на Просима, замершего с открытым ртом. – Не упрямься, дедушка, а то ведь внуки всю жизнь в собачьей шкурке проходят. Куда девка девалась?
– Говорю же – к лешему! – Просим отмер. Руки у него тряслись, в глазах горели злоба и тоска, но он знал, что с оборотнем, вожаком бойников и княжьим сыном, ему не тягаться. – Знать ее не хочу, проклятую! Сам я виноват, дурень старый! Зачем в род ее взял? Упрямка привел – вот, говорит, отец, это жена моя! И ведь знал, что приворожила, да крепко – если отсушивать, то помрет парень! Выгнать бы их взашей, пусть бы жили, как знали, да нет, пожалел, сын все-таки, старший, опора и подмога! А ведь выгнал бы – хоть бы младшего уберег! Ведь знал! А теперь через нее и без детей, и без внуков останусь!
– Ты, старче, присядь, – Лютомер указал на чурбан для колки дров. – А то сердце лопнет от натуги. С мертвыми разговаривать – возни много, а у меня времени нет. Толком можешь рассказать?
– Толку тебе! Змея подколодная! Идем, покажу тебе толк! – Старик вдруг заторопился и заковылял к воротам, прихватив свою можжевеловую палку. Без опоры он не мог ходить: нога, сломанная несколько лет назад при падении с дерева, срослась неправильно. – Идем! Покажу!
