– Так все же оборотень? – охнул Лукома.
Лютомер покачал головой. Он с самого начала разобрал, что слышит голос обычного волка – только одинокого и полного лютой тоски о потерянной стае.
– Вы, стало быть, убили десятерых?
– Ну… Показать шкуры?
– А он у вас пока двоих…
– О боги! – Лукома переменился в лице. Он и так был изможден горем и тревогой, а теперь стал бледен, будто мертвец. – Ты что же баешь… он так и будет ходить, пока тоже десятерых…
Старейшина встал, будто хотел бежать куда, но снова сел – от ужаса подвели ноги.
– Хорошо хоть вы… Что же делать-то, княже? – Старик протянул руки к Лютомеру. – Да что же он – еще за восьмью головами придет?
– Придет.
– Помоги, княже! – Лукома вцепился в его руку. – Не дай детей погубить!
– Зря вы его стаю извели, меня не подождали. Может, я бы и договорился с ними.
– Не дождались, дураки были! Думали… Так как же быть теперь? Идти на этого облавой? Поможешь?
– Помогу, – кивнул Лютомер. – Только облавы не будет.
– А что?
– Буду за вас прощения просить. Я – ваш князь, а вы – мои дети…
– Слышишь, как близко? – Лукома поднял голову. – Прям будто за дверью…
Волчий вой раздавался совсем близко – не за дверью, но у самого селища. Волк, вооруженный только зубами и ненавистью, остался один, а Рознежичей было несколько десятков. Но в этом его вое звучала такая решимость, такая неотвратимость воздаяния, что было ясно: никто не посмеет до света выйти за порог.
Назавтра двух покойников повезли в лес, где у Рознежичей было свое место для сожжения тел – Марина Плешь. В санях с каждым сидели старик и старуха из старшей родни, и почти все Лютомеровы бойники отправились с ними – охранять по дороге.
Едва въехали в лес, как увидели следы. Осиротевший волк взял обидчиков в осаду, и бойники зорко осматривали лес вдоль тропы, готовые к тому, что придется с ним столкнуться.
Но в этот раз он на глаза не показался. Сложили две крады, подняли тела, бабка Лукомиха подожгла дрова. А Лютомер и Лютава натянули личины, взялись за свои кудесы и стали одновременно выстукивать ритм, призывающий духов… У Рознежичей сейчас не было своего волхва, а случай выдался такой, что его вмешательство необходимо, иначе целостность рода окажется нарушенной. Для таких случаев гощенье всегда сопровождал кто-то из волхвов, а нынче их прибыло сразу два.
Лютомер и Лютава могли выйти в Навь и без битья в бубен, но стук предназначался не для них самих. Он призывал две души – те, что так нехорошо расстались с телами и не смогут пройти за Огненную реку, если им не помочь.
Женщина появилась первой. Опустив лицо под личиной, мерно стуча колотушкой в бубен, Лютава вскоре увидела, как та робко вышла из тьмы и двинулась к ней по едва видимой тропке. Выглядела она ужасно – на горле рваная рана, пояс тоже порван, кожух распахнут, вся одежда спереди залита кровью. Платок и повой исчезли, разлохмаченные косы сползли набок и свисали с головы на плечо нелепой петлей.
– Стой! – приказала Лютава и наставила на нее колотушку, будто копье.
Душа замерла на месте, дрожа, как лист под ветром.
– Назови твое имя!
Душа замялась, дрожа еще сильнее, окровавленные руки поднялись к груди, будто хотели стереть с нее ужасные пятна.
– Ты – Овица, Выполза дочь, Рябушина внучка, Пищулина жена? – Лютава заранее выяснила у женщин все родственные связи погибшей.
– Да… я… – Душа наклонила голову, принужденная отвечать. – Загубил меня лютый зверь… Выпил кровь мою… мужа вдовцом оставил… малых детушек – сиротками… не дал мне веку дожить, на земле догулять… Сроку мне было еще восемь лет, теперь не могу с земли уйти, покуда не доживу их… Хотела выйти – а он наскочил… И не опомнилась, а уже все…
– Ты уйдешь в Навь, – непреклонно возразила Лютава. – Я провожу тебя.
И прыгнула вперед, одновременно принимая облик волчицы.
Душа Овицы истошно взвизгнула и отшатнулась. Дрожа, побежала по темной тропе, спасаясь от ужасного зверя; но Лютава в три прыжка догнала ее, схватила, как волчица хватает овцу, перебросила через спину и устремилась вперед.
Она бежала через лес, который спускался, будто по склону горы. И вдруг замерла: ей навстречу из темноты выскочил волк.
Лютава сразу узнала его, хотя никогда не видела. Крупный матерый зверь, одетый в роскошный зимний мех, серый с черноватыми переливами, был бы красив на загляденье – если бы не жесткая, свирепая тоска в желтых глазах. Он загородил ей дорогу и грозно зарычал, показывая клыки. Сама эта тоска его взгляда могла ранить. Жажда крови обидчиков привела его на грань Нави, куда любой волк может порой ступить, и дала силу бороться за свою месть и здесь.
Он не умел говорить по-человечески, но это было не нужно: здесь, в Нави, Лютава хорошо понимала его. «Это моя добыча! – говорило его рычание. – Отдай мне ее, или пожалеешь!»
Лютава попятилась. Душа Овицы у нее на спине забилась, застонала, запищала, пытаясь вырваться ради безнадежной попытки спастись бегством. Не зная, как быть, Лютава еще попятилась. Она не была уверена, что одолеет такого крупного соперника, к тому же добычу перед дракой придется бросить – лови ее потом заново!
Сзади кто-то стремительно приближался. Она сошла с тропы и бросила косой взгляд назад. К ним мчался белый волк – Лютомер. На спине у него тоже лежала добыча – душа замерзшего Беляты.
Больше не замечая Лютавы, волк-одиночка шагнул навстречу новому противнику. Лютомер на ходу сбросил свою добычу; Лютава прыгнула вперед и обеими лапами придавила душу Беляты к земле, чтобы не ускользнула. А сама приготовилась наблюдать за дракой, надеясь, что ее вмешательство не понадобится и нужно будет лишь не упустить какую-нибудь из пойманных душ, пока Лютомер расчищает дорогу.
Она уже приготовилась к тому, как упадет сердце при виде противников, сцепившихся серо-белым клубком; приготовилась смотреть, как они покатятся по невидимой земле, рыча и выхватывая друг у друга клоки шерсти из боков, как окрасится кровью шерсть на их мордах. И если Лютомеру будет грозить опасность, она бросит эти жалкие души и ринется на помощь своему брату!
Но не успели соперники схватиться, как на тропе между ними возникло нечто огромное, черное, будто клочок бездны. Они не сразу поняли, что это, а лишь вдруг перестали видеть друг друга. Изумленная Лютава, присев от страха, различила белые зубы, красные огоньки глаз…
Радомир!
А он повернулся к волку-одиночке и тоже зарычал. Был он сейчас вдвое крупнее серого и надвигался, словно туча.
Серый попятился, но продолжал скалить зубы. Радомир шел вперед, потом приготовился к прыжку. И когда он уже взмывал над тропой, серый прянул в сторону и исчез.
Радомир обернулся.
