Первой и главной особенностью здесь нужно считать вступление России в войну без единого союзника, вне рамок какой-либо коалиции, в то время как ее противниками впервые выступили или при определенных обстоятельствах согласились выступить все сколько-нибудь мощные державы Европы и Азии. Уникальная война. Уникальная стойкость. Естественно, что такая тотальная коалиция не могла быть объединена лишь политическими и экономическими интересами. Не сплачивала ее и какая-либо официальная международная структура, типа нынешних ООН или НАТО. Европейский мир впервые со времен Крестовых походов был объединен не столько прагматическими целями, сколько идеей. Восточная война явилась, по существу, первым в истории опытом кольцевой блокады России, то есть ее последовательным окружением и удушением со ставкой на дальнейшее расчленение. Этот замысел был настолько грандиозен, что его не вполне осознало даже царское правительство. Даже союзники Англии по блоку были в конце войны поражены «мирными» планами английского министра внутренних дел Пальмерстона, согласно которому Аландские острова и Финляндию следовало вернуть Швеции, прибалтийские губернии присоединить к Пруссии, Молдавию и Валахию – к Австрии, Крым и Закавказье – к Турции. «Независимые» черкесский Кавказ и Польша (восточная граница которой проходила чуть ли не по Днепру) по этому же плану должны были окончательно выдавить Россию из Европы. Разумеется, не обладая в полной мере техническими возможностями, Европа не могла еще контролировать всей протяженности российских границ, как это случилось в XX веке. Но их наиболее уязвимые морские участки были подвергнуты глобальному контролю и профилактической «зачистке» со стороны соединенного англо-французского флота, о чем уже говорилось выше. Блокаде военной сопутствовала и блокада экономическая, и, что особенно важно, блокада информационная. Не получилось из-за русской доблести. Пальмерстона как волюнтариста пришлось уволить. Но идея осталась.
Информационная война, развязанная одним или несколькими государствами против их непосредственного врага, вообще не может считаться уникальным явлением. Однако в большинстве случаев это лишь ограниченная по времени вспомогательная акция, подчиненная решению текущих задач военно-политического характера. Антианглийскую истерию во французской печати в годы Наполеоновских войн или антифранцузские печатные кампании в Германии времен Бисмарка нельзя даже сравнить с той планомерной и рассчитанной на долгие годы стратегией антироссийской агитации в Европе, развернутой в полную силу не позднее середины 1830-х годов и отнюдь не прекратившейся с окончанием Восточной войны. Эта стратегия, планировавшая ведение пропаганды во всех слоях общества самыми различными методами и предусматривавшая формирование негативного имиджа России в европейском и в русском обществе, достигла гораздо больших успехов, чем англо-французский корпус в Крыму. Ведь если политические последствия Восточной войны русская дипломатия сумела смягчить уже на Парижском конгрессе 1856 года и окончательно ликвидировала их в 1870–1871 годах, то многие идеологические штампы, созданные в ходе войны информационной, до сих пор играют свою роль в выборе политических приоритетов русской интеллигенцией. Здесь важно отметить, что антирусская информационная война была первой глобальной войной такого рода. Она стала инновационным следствием тупика против русской воинской силы.
Заслуживает внимания и такая особенность Восточной войны, как ставка союзников на создание «пятой колонны» внутри Российской империи. Главным средством создания необходимых для этого антиправительственных настроений служила та же самая информационная война. Наиболее известным актом негласной поддержки российской радикальной оппозиции следует считать, разумеется, открытие и работу «Вольной русской типографии Герцена и Огарева» в Лондоне в 1853–1865 годах. Но любопытно, что противники России предпочитали не сосредотачивать свои усилия на каком-либо одном общественном слое или на одной конкретной территории. Подрывная пропаганда велась широким фронтом в самых разных общественных слоях. Для разжигания недовольства среди русской аристократии иностранная печать умело муссировала декабристскую тему, а также темы «оскудения дворянства», засилья инородцев в армии и государственном аппарате и, наконец, тему «крестьянских симпатий» николаевского правительства, через реформу государственных крестьян 1840-х годов планомерно шедшего к отмене крепостного права и наделению крестьян землей. В студенчество и разночинную интеллигенцию при помощи различных «литературно-философских кружков» и обществ вбрасывались идеи конституционного и парламентского ограничения самодержавия, расширения в России прав и свобод человека (при этом интеллигенция как «передовой слой», естественно, должна была стать гарантом и основным проводником нового типа государственного устройства). Национальные меньшинства, особенно польское и черкесское, прямо подстрекались к вооруженному восстанию. Полностью решить задачу поражения противника при помощи «пятой колонны» глобализму удалось лишь в 1905–1917 годах. И тут же Сталин взял реванш. Но и идея опять осталась.
И, наконец, выбор основного места боевых действий, благодаря которому война получила название Крымской, также вряд ли случаен с точки зрения глобальной политики. Дело даже не в том, что занятие Крымского полуострова обеспечивает любой державе возможность полного контроля как Черного и Азовского морей, так и почти всей восточноевропейской черноземной зоны (бывшего Дикого поля). В британской классической геополитике (ее официальная терминология была разработана Хатфордом Макиндером полвека спустя после Восточной войны), на основании которой в течение всего XIX века Англия осуществляла политику сдерживания России силами совокупного Запада, континент Евразия назван Мировым островом. Контроль над ним обеспечивает господство над миром. Территория к востоку от Москвы с центром в Крыму определена как Сердцевина Земли – Хартленд. Задача геостратегии – контроль над Сердцевиной, что обеспечивает управление Мировым островом. Иначе верх возьмет Россия. Эта схема лишний раз подтверждает, как глобальный характер конфликта 1853–1856 годов, так и его значение в ходе англосаксонской подготовки глобализации.
Идея глобализации, как шахназаровский Белый «Тигр», все еще ждет своего часа. И в этом смысле Крым – повторим – сакральное место Русской силы и НЕПОБЕДИМОСТИ. С Крымом мы – мировая держава. Без него – гораздо слабее. Геополитически. И можем быть смяты. Не зря ведь господин Касьянов на выборах в Русскую думу дает первое обещание – вернуть Крым. Смешно?
Заключение
Таким образом, мы видим важнейшее значение Крыма для России. Причем когда полуостров принадлежал сильным геополитическим противникам России, над ней реально нависла угроза гибели и как страны, и как цивилизации. Этому и была посвящена основная часть книги. Незаслуженно забытая битва при Молодях была также невероятно важна для нашего Отечества, как Московская 1612, Бородинская 1812, и Московская 1941, и Сталинградская 1942–1943 годов. Именно так. Важнее Куликовской 1380, Полтавской 1709 и Лейпцигской 1813 годов. Это было предельно тяжелое, многодневное сражение, которое потребовало от наших воевод и атаманов не только доблести, стойкости и боевой грамотности, но и невероятного терпения в сочетании с чисто русской боевой смекалкой и выдержкой. По полной. И от рядовых бойцов – тоже. И наши предки оказались достойными, чтобы страна продолжала жить и развиваться. А разбойничьему Крымскому ханству, созданному по воле и стараниями их турецких сюзеренов, переформатировавших веротерпимый (доставшийся в наследство от Золотой Орды) ислам под свои нужды и цели – в нетерпимый и агрессивный, на Молодях был сломан хребет, и оно больше никогда не могло вернуть себе былое могущество, попадая в турецкое подчинение все глубже и глубже, пока не оказалось частью Великой России.
