– Говоришь чего? – поинтересовался он настороженно.
– Молюсь, – буркнул я.
Парень облегченно выдохнул, на ходу повертев головой, взгляд остановился на кустах клюквы.
– Во! – воскликнул он и подбежал к зарослям. – Хоть ягод наберу. Если накажут за водомерку, скажу, упустил, когда собирал. Гостью‑то кормить надо. Пироги там всякие, кренделя.
Я насторожился, холка вздыбилась, внутри заворочалось тяжелое, колючее чувство, от которого рад бы избавиться, да уже поздно.
Остановившись возле куста, где парнишка критично оценивает клюкву, я спросил, стараясь, чтобы голос звучал равнодушно:
– Гостью?
Парень бросил на меня недоверчивый взгляд, но, видя мою постную физиономию, расслабился и принялся обдирать красные шарики с веток.
– Да завезли тут одну, – стал пояснять он, пихая ягоды по карманам. – Красивая, глаз не оторвать! Я за бочками с рыбой сидел, когда гвардеец привез. Обычно получаешь подзатыльник за то, что глазеешь на господ. Но тут не заметили. Девка держалась, как королева: спина прямая, волосы цвета недоспелой рябины и взгляд странный.
– Прямо странный? – спросил я, чувствуя, как сердце забилось чаще.
– Ага, – подтвердил он. – Спрашивал у кухарок, те сказали, служанка говорит, мол, у девки левый глаз кошачий, как после небесного мора. От него, вообще‑то, мрут. А эта выжила. Уж не знаю, что за птица, но слышал, по ее душу собираются саму Ильву вызвать.
Невидимая тяжесть навалилась на грудь, в глотке заклокотало. Клыки, которые так усердно стараюсь держать прикрытыми, медленно полезли из десен. Парень бросил на меня опасливый взгляд и отшатнулся, пришлось быстро успокаивать ярость.
– Значит, призывать хотят, – произнес я мрачно.
– Угу, – отозвался парень, спешно трамбуя клюкву по бокам. – Что‑то не чисто с этой принцессой.
– В каком смысле?
Парень, не оборачиваясь, пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он, – зачем‑то же нужна она темнейшеству.
Парень набил карманы ягодами и вернулся на тропу. Даже не понял, как пробрался к кустам, на вид там одна вода.
Мы снова зачавкали по мокрой тропе. Запах сырой травы перемешивается с болотными испарениями и создает сочетание, похожее на перебродивший виноград и обувные подметки.
Я пытался успокоить бешено колотящееся сердце, считал овец, надеясь контролировать ярость. Та выгоняет на волю голодного зверя. Дышал и глазел на кувшинки.
– Так куда идешь? – спросил парень, нарушая затянувшееся молчание.
– В Абергуд, – сказал я угрюмо.
Паренек удивленно вытаращился на меня круглыми, похожими на жабьи, глазами.
– Тебя не пустят в таком виде, – сказал он. – Слишком заметно, что чужак.
Я промолчал, лишь покосился на босые ноги и болтающийся пояс. Еще немного – и упадет в грязь вместе с портками.
Некоторое время шли в тишине. Только кваканье лягушек и звуки падающих капель раздаются. Тревожного хлюпанья, что преследовало меня, больше не слышно. Привкус гнили во рту тоже исчез.
В глотке снова заворочалось свирепое рычание, парень в который раз бросил на меня подозрительный взгляд. На лице, как на ладони, видно: не поймет, как вести себя. Вроде спас, но я чужак, без сапог, в одних портках и с черной щетиной на роже.
Пока я концентрировался на человечьем облике, мой спутник натужно сопел и хмурил лоб. Умственная работа вызывала в нем напряжение, вены на висках вздуваются, глаза бегают.
Наконец он выдохнул и произнес:
– В общем, я помогу тебе пройти в Абергуд. За спасение надо платить. Это самое малое, что могу сделать.
Я покосился на него – не шутит ли? Лицо серьезное, глаза блестят от страха и любопытства. Пальцы сунул за пояс, но все равно видно, как трясутся.
Подумал, что парень, конечно, болван – рассказывает все как на духу. За такое не то что пороть, голову отвертеть в самый раз.
Будто прочитав мои мысли, он осторожно спросил:
– Только скажи, зачем тебе в Абергуд? Если чего случится – меня к утопленникам бросят.
Бросят, подумал я, бросив на него короткий взгляд. И будут смотреть, как утягивают на дно. Парень нервно повел плечами, словно ощутил настроение, кадык дернулся, послышался шумный глоток.
– Провизию пополнить, – соврал я и уставился вдаль, сосредоточившись на клочке тумана.
Голод уже на том уровне, когда держать мысли в человечьем русле сложно. Приходится часто дышать, думать о болоте, кикиморах, о чем угодно – лишь бы не накинуться на беднягу и не сожрать на месте.
Перед глазами вспыхнули красные искры, мелькнули образы мертвяков с сочными, вкусными костями. Я тряхнул головой, прогоняя первые признаки безумия. С волос полетели капли, парень недовольно забубнил, прикрываясь ладонями.
Из глотки вырвался глухой рык, парень побледнел. Пришлось вспомнить все тридцать три способа загона лося вместе со свежеванием, чтобы выгнать позорные мысли.
Несколько минут парень испуганно таращил на меня глаза, на ходу проверяя кнут под доспехом. Потом, видя, что не кидаюсь, немного успокоился, плечи расслабились.
– Раз такое дело, – сказал он неуверенно, – тем более надо к нам заглянуть. Голодным по болоту ходить трудно.
– Не представляешь насколько, – буркнул я, отворачиваясь.
Чтобы не смотреть на него, как на кусок мяса, ускорился. Парень догонять не стал, но и не отстал. Слышно, как шлепают сапоги за спиной.
Минут через десять ноги стали чаще наступать в лужи вместо кочек. Я рычал и ругался под нос, но продолжал ломиться по затянутой туманом тропе. Когда в очередной раз сполз в грязь по колено, парень прошмыгнул вперед со словами:
– Дай‑ка я пойду первым.
Я протестовать не стал, но брови для вида надвинул. Перед парнишкой тропинка возникает неожиданно, словно выплывает. Он быстро вертит головой, бормочет и уверенно шагает, словно видит, куда безопасно можно наступить. За всю дорогу даже по щиколотку ни разу не ушли.
– И как ты в трясину умудрился попасть… – произнес я задумчиво.
Он странно оглянулся на меня и пожал плечами.
– Всякое бывает. Меня Шамко звать, – сказал парень, обходя очередную кочку. – Подмастерьем год как служу, но главный смотритель водомерок уже меня заметил. Говорит, если дальше буду исправно работать, когда‑нибудь до гвардейца дослужусь.
Парень даже голову приподнял от гордости. Я подавил очередной приступ голода, желудок недовольно заворчал, пришлось надавить кулаком на живот.
Нервно сглотнув густую слюну, я проговорил:
