В пять утра, так и не сомкнув глаз, Кэсс встала и собрала чемодан. Она хотела оставить записку дяде Джефу и тете Бев, но решила не делать этого. Ничто не испортит ее поездки с Томом в Лас-Вегас, ничто не помешает их счастливому браку.
Она взяла чемодан и тихонько прошла мимо спальни тети и дяди. Выбравшись из дома, она села на шестичасовой автобус в аэропорт. Там она отыскала рейс 23, но Тома еще не было. Она приехала слишком рано. Кэсс села в одно из пластиковых кресел лицом к вестибюлю.
«Я наконец-то буду счастлива». Шесть пятнадцать… «Мы с Томом будем жить в маленьком домике с белым палисадником…» Шесть тридцать… «Я буду готовить вкусные обеды для мужчины моей мечты…» Семь часов… «А когда родится ребенок, я буду рассказывать ему прекрасные истории о его отце…» Семь пятнадцать… Тома не было. Кэссиди испуганно осматривала терминал. «Может быть, он заблудился? Возможно, я чего-то не расслышала. Он действительно сказал семь пятнадцать или восемь пятнадцать?» Она начала паниковать. Она позвонила ему в общежитие, но там никто не отвечал.
«Он в пути, просто опаздывает. Ничего, мы можем сесть на другой рейс», — уговаривала себя Кэсс.
В девять вечера она вернулась домой на такси. Почему она поверила, что Том отправится в Лас-Вегас? Спустя годы она поняла, что он просто хотел пошутить, подразнить ее, дать ей понять, что у него нет серьезных намерений. Об этом можно было догадаться и раньше, но она не думала, что он так труслив.
Когда она приехала домой, дядя Джеф стоял в холле, сложив руки на груди, тетя Бев стояла рядом. Кэсс почувствовала, что они давно уже ждут ее. Джеф и Бев не хотели неприятностей с ее отцом.
«Где ты была? — произнес дядя Джеф. Обычно он редко повышал голос, но теперь почти зарычал, уставившись взглядом на ее чемодан. — Что это значит, Кэссиди Турмейн?»
Прежняя Кэссиди Турмейн, та, которая покинула этот дом до рассвета, возмутилась бы, что с ней говорят таким тоном. В той Кэссиди было немало от Роджера Турмейна. Но эта новая женщина, рожденная за тяжелые часы в аэропорту, не знала, что делать, и поэтому рассказала все как есть.
Слова сыпались сами по себе: «Я… совсем одна… мой ребенок… я ждала… он обещал…»
Кэсс на два дня заперлась в своей комнате, прислушиваясь к тому, что происходило внизу.
— Брат просто рассвирепеет. Он подумает, что я его предал, — нервничал Джеф.
— Ты ни при чем. Глупая девчонка сама виновата, — успокаивала его Бев.
— Через два дня он будет звонить. Страшно подумать, что он сделает, если узнает.
— Он ничего не должен узнать. Мы можем все уладить.
На третий день Кэссиди наконец попыталась одеться и спуститься к завтраку, но она еще не знала, что ожидает ее внизу. На кухонном столе лежала «Лос-Анджелес таймс», развернутая на светских сплетнях. Заголовок гласил: «Том Глисон, сын известного адвоката Адама Глисона, и его невеста Мари Ли Вильсон на премьере нового фильма Мартина Скорсезе». Там была еще фотография Тома. Он улыбался, одной рукой обнимая за талию хорошенькую брюнетку, а другой приветствуя фотографа. На его лице светилось счастье.
На следующее утро в восемь Кэсс, вопреки ее воле, под чужим именем отвезли в госпиталь и немедленно дали ей валиум, чтобы она успокоилась.
Сознание вернулось в виде страшной, рвущей, пульсирующей боли. Она пыталась закричать, но голос пропал. Она чувствовала невыносимую сухость во рту. Руки ее были привязаны к металлическим планкам кресла, ноги подняты, пятки закреплены в тисках, колени раздвинуты. Свет над головой бил в глаза, все тело пронизывала невыносимая боль. Медсестра дала ей еще успокоительного, но Кэсс отчаянно сопротивлялась наступающему сну. Надо было бороться, чтобы спасти ребенка. Слезы заливали ее опухшее лицо, но рыданий не было. Глаза врача над зеленой хирургической маской казались добрыми и усталыми. Затем боль между ног и в животе повторилась, на этот раз пульсируя. У боли есть свой ритм — удар, затишье, удар, затишье. Кэссиди закрыла глаза и попыталась представить, что она где-то далеко отсюда. Но изменение внутри ее тела было слишком сильным — и она возвратилась в реальность. Что-то произошло, она это чувствовала. Потом все куда-то пропало, она больше ничего не помнила.
Поздно вечером Кэссиди проснулась и увидела у своей кровати белую фигуру в жесткой накрахмаленной белой шапочке поверх тугого пучка волос. На фоне флуоресцентных ламп холла это существо казалось нереальным.
— Что произошло? — прошептала Кэссиди.
— О, ты проснулась. — Существо уставилось на Кэсс поверх своих очков. — Я мисс Карпентер, твоя медсестра.
Затем она рассказала своей юной пациентке, что у нее была перфорация матки во время «процедуры» и потребовалась команда из семи врачей, чтобы за четыре часа остановить внутреннее кровотечение и спасти жизнь Кэссиди.
— Ты скоро поправишься, дорогая, — мягко произнесла мисс Карпентер и, улыбнувшись, добавила: — Опасность миновала, тебе повезло, что ты выжила.
— Нет, — глухо сказала Кэсс. — Лучше бы я умерла…
Только потом она поняла, что просто ее время еще не пришло. Горе от потери Тома, невыносимое чувство пустоты внутри и страшное ощущение полного одиночества переполняли ее душу. С этого момента Кэсс знала, что никогда больше не позволит себе влюбиться.
Спустя два дня Кэсс выписалась из больницы вопреки настоянию врача и с двумя сотнями долларов в кошельке села на автобус до Нью-Йорка.
ГЛАВА 8
Как одеться для папы, которого ты не видела более двадцати лет? Кэссиди рассматривала вещи, привезенные из Нью-Йорка. Все это никуда не годилось. Она покачала головой: ситуация показалась ей смешной. Наконец она выбрала светло-голубой кашемировый свитер, бежевые брюки из мягкой шерсти «Дольче и Каббана» и черные туфли на низком каблуке. В последний момент она надела короткое жемчужное ожерелье и сережки — те, что принадлежали Лане. Она подумала, вспомнит ли отец, ведь это был его подарок Лане на день рождения Кэссиди.
Подойдя к столовой, она встретилась глазами с Рей, которая, как ей показалось, стояла у дверей, чтобы поддержать ее. Рей тепло улыбнулась Кэссиди и кивнула головой. Кэссиди кивнула в ответ, и ей стало легче. Она не хотела плакать. В конце концов, он был всего лишь ее отцом.
Затем она увидела Джонатана. У ее брата была слишком длинная стрижка, закрывающая большую часть лица. Когда он взглянул на нее, она так и не смогла увидеть его глаза.
— Привет, — произнесла она еле слышно, все еще продолжая смотреть на Джонатана.
Теперь заговорил отец.
— Ну, ну… — Он улыбался. — Прости, что я не встаю.
Взглянув на отца, Кэссиди увидела все тот же гордый лоб, пронзительные голубые глаза, острые скулы, которые она так хорошо помнила. Волосы стали серебряными, но это был все тот же отец. Его голос, его мягкий баритон, она слышала в своих мечтах. Роджер указал на стул справа от него, стул слева уже был занят Джонатаном.
