В том деле Ватсон не принимал участия. Но некоторые подробности помнил.
– Дорогая миссис Грегсон, разве те женщины не замышляли поджог парламента?
– Когда он пустовал, – возразила она.
– Это здание пустым не бывает. Кто-то мог погибнуть. Преступление было обдумано и предотвращено в последний момент. Движение суфражизма перешло от справедливых – да, я признаю их справедливость – протестов к террору и устрашению.
– Среди тех женщин были мои подруги.
– Право? – Он повернул голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Сестра Спенс не ошибалась относительно женщин из волонтерской службы. – Значит, в основе вашей неприязни личные причины?
– Не дергайтесь, бога ради. Почему вы его так защищаете? То есть не признаете за ним ни единого недостатка.
– Конечно, признаю! Безупречных людей не бывает. Но я предпочитаю судить его по его достоинствам. И защищаю, потому что он…
Ну скажи это. Друг. Только ты уже не уверен, что можешь назвать его другом. Ватсон знал, как беспощаден бывал он к тем, кого обвинял в предательстве. И все равно это не повод отказываться от него и от всего, через что они вместе прошли.
– …Потому что он изменил мир к лучшему.
– Я кончила. Поморгайте.
Она бережно протерла слезящийся глаз.
– Мне следовало держать свое мнение при себе, майор. Извините. Это один из моих очень многочисленных недостатков.
– А Стрэнд вовсе не так страшен.
– Да, да, согласна. – Она уже спешила задать новый вопрос: – Почему вы не сказали генералу, что подозреваете снайпера?
– Тому две причины. Прежде чем посылать кого-то осматривать руины, необходимо убедиться, что все затихло. Кроме того, надо же было оставить тему для застольной беседы. Иначе вечер может оказаться очень долгим и скучным.
Засмеявшись, миссис Грегсон принялась убирать со стола инструмент, чтобы заново отмыть столешницу.
– Конечно, если там будет Черчилль, нам и слова не дадут вставить, – добавил Ватсон.
Он не сомневался, что полковник захочет изложить ему историю «умершего второй раз». При других обстоятельствах Ватсону было бы любопытно, но ему не хотелось иметь с Черчиллем никаких дел. Может, Галлиполи его подкосило, но все равно он в первую очередь политик и при случае не побрезгует нечестными приемами в драке. Инстинкт подсказывал Ватсону держаться от полковника подальше.
Миссис Грегсон плеснула мыльным раствором на вишневые доски стола.
– Что вас свело с Уинстоном Черчиллем?
Ватсон задумался: сколько он вправе рассказать? В 1910 году издатель и памфлетист Эдуард Майлиус печатно обвинил нового короля в двоеженстве, в поспешной женитьбе на дочери адмирала – в юности, на Мальте. Майлиус угрожал представить публике эту женщину.
Именно Черчилль подтолкнул тогда Георга к весьма необычному шагу: обвинить Майлиуса в клевете на том основании, что журнал «Либерейтор» можно было купить на Стрэнде и на Черинг-Кросс-роуд. Черчилль помнил, что в высших кругах ходили слухи о помощи Холмса королям Богемии и Скандинавии, датскому королевскому семейству и – это было широко известно – злополучному лорду Сен-Симону, умудрившемуся в день свадьбы лишиться жены и ее приданого. Политику пришло в голову использовать Холмса, чтобы опровергнуть клевету. Что тот и сделал без труда, проконсультировав генерального прокурора, каковой в свою очередь дал представителю короны, сэру Ричарду Дэвиду Мюиру, средство добиться для Майлиуса года тюрьмы.
– Одно мелкое дельце без особых последствий, – легко бросил Ватсон, закрывая саквояж.
– Как скажете, – резковато откликнулась миссис Грегсон, уловив уклончивость ответа.
Ватсон немного смягчился:
– Были определенные последствия, которые я обещал не разглашать.
Она кивнула, признавая такой ответ приемлемым. Ватсон посмотрел еще, как она с силой отскребает стол, восхитился точностью движений – щетка не пропускала ни единого дюйма – и тем, как она привстает на одной ноге, чтобы дотянуться до дальнего края. Было что-то завораживающее…
– Майор Ватсон?
Ватсон, очнувшись, обернулся к капитану Хезерли, адъютанту Фиппса.
– Да, что такое? – немного резко спросил он.
– Простите, что отвлекаю, сэр, но получена телефонограмма из Восточно-английского СЭГ. Вас просят немедленно вернуться.
Ватсон с миссис Грегсон озадаченно переглянулись. Ватсон, правда, не прочь был сбежать от скучного обеда, но удивился перемене планов. Не хочет ли кое-кто от него избавиться? Может, Черчилль?
– Мы остались без транспорта, Хезерли.
– Я так и сказал… – Он сверился с листком, который держал в руке, – майору Торрансу. Он выслал за вами машину. По-видимому, там кто-то умер, сэр.
– В полевом госпитале, – возразила миссис Грегсон, снимая фартук, – постоянно умирают.
– Может быть, и так, мисс, – Хезерли опять заглянул в записку, – но эта смерть чем-то выделяется и требует неотложного внимания майора Ватсона.
25
От страшной боли Блоху хотелось кричать, но он понимал – нельзя. Привлечь к себе внимание было равносильно гибели. Ему представлялось, что вокруг него, лежащего, собрались хищные звери, и надо притворяться мертвым, даже если они топчут, обнюхивают, треплют его. Мир виделся смутно: в глазах все стало серым, а звуки – далекими и приглушенными, как будто он уже лежал в гробу под землей. Блох чувствовал, что до беспамятства остался один шаг.
Нет, сказал он себе. Это пока не для него. Он должен жить.
Конец обстрела снайпер угадал по тому, что земля перестала содрогаться. Он напряг притупившийся слух. На место тишины пришел тихий монотонный гул. Пора было двигаться.
Если сумеет.
Он с трудом угадывал положение своего тела в пространстве. Левая рука подвернута под себя, и ее колет иголками. Правая вытянута вперед, и ее придавило что-то тяжелое. Одна нога свободна, а вторая зажата и неподвижна. Он выгнул спину, приподнялся, высвобождая левую руку. Посыпались потревоженные камни. Подняв голову, он вызвал новую осыпь, зато под веки просочился солнечный свет. Значит, не глубоко засыпало. Освободившейся рукой Блох пощупал перед собой и наткнулся на деревянную балку, придавившую вторую руку. Три толчка – и обе руки стали свободны. Теперь главное – время. Блох подтянулся и целиком высвободил верхнюю половину туловища. Он лежал в лесу, среди смятого падением башни подлеска, и, кажется, был пока один. Выбравшись из-под россыпи камней и щепок, он повалился на нее сверху. Лицо дергало и жгло огнем. Пыль царапала глаза, а ощупав ухо, он увидел на пальцах кровь. От легкого прикосновения к носу глаза чуть не вылезли на лоб. Перелом. Исцарапанный язык подсказал, что передние зубы разбиты. Отчаянно хотелось пить: мелкая пыль забила рот, и при попытке глотнуть в горле вставал ком со страусиное яйцо.
