Ватсон хмыкнул.
– Видел я ваш дом. Газеты и старые папки пришлось бы разбирать неделю.
– А, все как всегда. Только парадную дверь я больше не заставляю – моя служанка выбрасывает все, что находит на полу. Так вот, Ватсон, у меня к вам маленькое предложение.
Он ощутил трепет забытого волнения – тех мгновений, когда детектив, выглянув в окно, объявлял о прибытии весьма необычного посетителя или, надев охотничью кепку, предлагал захватить старый армейский пистолет. Но здесь, угадал Ватсон, предстоит что-то более прозаичное.
– Какое же?
С этого момента сновидение точно следовало реальности, если не считать бурлящего, быстро темнеющего неба, добавленного подсознанием.
– Если вы сообщите, где будете служить в Уилтшире, я смогу выбираться в это графство раз в неделю. На завтрак, обед или ужин, как пожелаете.
Ватсон помрачнел. Соблазнительное предложение.
– Я буду не в Уилтшире.
– Нет? – как будто удивился Холмс. – Может быть, в Олдершоте? Это не так уж далеко. Или в Лондоне?
Кажется, эта идея его увлекла.
– Я просил послать меня в колонии. В составе фронтового подразделения медицинских исследований.
Такой реакции он не ожидал. Холмс запрокинул голову и расхохотался, сотрясаясь костлявым телом.
– Не смешите меня, Ватсон, – выговорил он наконец.
– Я, как вы не раз говорили, старый солдат.
– Ударение на «старый». Да ведь вы уже на полдороге сюда хромали и пыхтели.
Ватсон указал на трость в руках Холмса:
– Я обхожусь без подпорки.
– Вы об этом? Она для солидности. Я сохранил прежнюю энергию и аппетит. Ну же, Ватсон, скажите, что вы это не всерьез. Вы и в самом деле собрались туда? – Он палкой махнул на юг и повторил популярную фразу из газетных заголовков: – «Освобождать храбрую маленькую Бельгию»?
Ватсон обратил внимание на тихие хлопки. Над их головами беспокойно бился бумажный змей, конец нити держал парнишка, тревожно вслушивающийся в резкие голоса. Ватсон приветственно поднял руку, показывая мальчику, что нет причин для беспокойства, но тот, занятый летучим подопечным, не ответил. Ватсон снова повернулся к Холмсу:
– Когда-то вы говорили, что эта война сделает страну чище и лучше.
– Я и сейчас так думаю. Но война – дело молодых, Ватсон. И вы в молодости уже получили две пули за свою страну. Долги оплачены, даже с лихвой. Ваше место за письменным столом.
– Пережидая войну в какой-нибудь душной конторе Уайтхолла, я скоро потянулся бы за семипроцентным раствором.
– Для этого у вас никогда не хватало воображения, – довольно жестоко заметил Холмс. – Позвольте мне как любящему другу сказать, что вы уже не тот после смерти Эмили…
– Конечно. Я ее любил. Это страшная утрата. Я горевал…
– И все еще горюете. О, я знаю, что время – великий целитель, поэтому я ждал. Ждал и ждал. Вы стали безрассудным. Рассеянным. Сентиментальным. Вы писали стихи, Ватсон. Стихи! Эти армейские дела начались слишком скоро, скажу я вам. Вы меня беспокоили еще во времена дела фон Борка. А на что вы потратили эти два года, пока меня не было? Когда придет время их описывать, как вы назовете рассказ? «Его последнее дело»? О своем состоянии, конечно, промолчите. А оно, скажу вам, давало основание для тревоги. Я и теперь не уверен, что вы восстановили душевное равновесие.
– Потому что пишу стихи?
Холмс поджал губы:
– Не только. Хотя стихи – не сильная ваша сторона.
– Потому что я хочу послужить своей стране?
Ответ Холмс прошипел, ударив палкой в землю:
– Потому что вы собираетесь подвергнуть себя опасности. Намеренно.
– И кто из нас теперь смешон? На этот раз аналитические способности вам изменяют, – объявил Ватсон. – Я не стремлюсь уйти из жизни. Я врач. Я хочу спасать жизни. Жизни наших солдат.
Кровь отхлынула от лица Холмса, словно принижение аналитических способностей поразило его до глубины души.
– Ради бога, Ватсон, из нас двоих вы всегда были благоразумнее. Вы говорили, что утратили навык хирурга. Вы даже упомянули об этом в отчете о деле Годфри Стонтона.
Память несколько подвела его: Ватсон тогда признался, что изменил привычке следить за последними новостями медицины. С тех пор он исправил это упущение.
– Может быть, и так, но скальпель – не единственное орудие врача.
– Вы рассказывали, что есть место в исследовательском отделе военного ведомства. Упоминали Уилтшир.
– Эта работа не по мне.
– Так вот, я запрещаю. Запрещаю вам уходить на войну.
Эта вспышка прежней властности поразила Ватсона.
– Не вам запрещать мне!
– Не мне? – Деловитая самоуверенность следующей фразы оказалась хуже первой. – Я напишу генеральному директору медслужбы и выражу ему озабоченность вашим душевным здоровьем.
У Ватсона потемнело в глазах, мир вдруг сузился до мрачного узкого туннеля. В висках бился гнев.
– Если вы это сделаете, нашей дружбе конец!
Вокруг них встала хрусткая тишина, нарушаемая только свистом морского ветра и хлопками змея.
– Ну что ж, – произнес наконец Холмс. Развернулся и пошел обратно, при каждом шаге вонзая в землю свою трость.
Ватсон стоял, ошеломленный случившимся: несколько резких слов привели к вспышке, которая остудит их дружбу на годы. Навсегда.
– Холмс! – крикнул он в спину уходящему. – Холмс, вернитесь, дружище!
Мальчик со змеем смотрел на него с сочувствием. Ватсон сделал три шага по тропинке и в последний раз крикнул во всю силу легких:
– Шерлок Холмс!
Но длинные ноги делали свое дело, ветер, налетавший через пролив из Франции, рвал голос в клочья, и детектив, успевший уйти далеко, ничем не показал, что слышит.
Среда
30
Столь яркое воспоминание о том, как разошлись их дороги, не помешало Ватсону восстановить силы. Он поднялся, полный энергии. Затуманенный, отупевший ум за ночь обострился. Рассосался ватный комок, торчавший вчера за лобной костью. Бриндл, по-видимому совладавший с горем от потери Ловата, принес горячий чай, теплую воду, свежую форму и два белых медицинских халата.
Ватсон, поблагодарив, попросил завтрак в комнату. Он еще не готов был выйти в общую столовую, где наверняка уже все настроены против него и его методики. Не хотелось пока и встречаться с Каспаром Майлсом. Позже, когда он будет во всеоружии.
