– Что вы здесь делаете? – вопросом на вопрос ответила миссис Грегсон.
– Я здесь работаю.
– В последние дни вас не было.
Дженнингс ощетинилась:
– Двадцать четыре часа, можете проверить.
– Он ужасно беспокоился.
– Кто?
Взгляд младшей сестры метнулся к кровати, где лежал Ватсон.
Смотри не сглупи, Джорджина…
– Доктор Майлс, – сказала она. – Очень за вас переживал.
– Почему бы? – удивилась Дженнингс. – Он здесь?
– Разве вы не знаете?
– Нет. О чем вы говорите, миссис Грегсон? Надышались эфиром?
– Нет. Вы были с доктором Майлсом?
Дженнингс недоверчиво прищурилась. У нее хватало ума не ссориться с этой женщиной. Красная дьяволица на все способна.
– Я не видела доктора Майлса с тех пор, как покинула госпиталь.
– Прошу прощения. Я… ошиблась.
Ватсона снова стало рвать. Дженнингс сняла с него кислородную маску.
– Нам понадобится новый баллон, этот почти пустой. Я этим займусь?
– Если вы не против, – кивнула миссис Грегсон, удивляясь, с какой стати все стали ее слушаться.
Когда Дженнингс ушла за санитарами, миссис Грегсон нашла стянутую с Ватсона рубашку, достала из ее кармана увеличительное стекло и в тусклом свете разобрала надпись на рукояти. Такую крошечную, что не помешала бы вторая лупа.
«Моему всевидящему глазу, верному спутнику и непреклонной совести с вечной благодарностью, Ш. Х.».
Медленно пятясь, она выбралась из палатки. Люди, занятые доктором Ватсоном, не заметили ее ухода. Только Элис подняла взгляд, но миссис Грегсон покачала головой, чтобы подруга не привлекала к ней внимания. Останься она, кто-нибудь стал бы расспрашивать, что произошло на ферме. А у нее пока не было ответов. Следовало съездить за де Гриффоном, доставить его для отчета. Теперь, когда Ватсон слег, ей придется его заменить. Миссис Грегсон сунула лупу в карман с таким чувством, будто ей передали маршальский жезл.
Суббота – понедельник
52
Ватсон понимал, что его держат под седативными, но мало что мог изменить. Препараты брали верх. Он пытался вырваться из ступора, но чувствовал себя ныряльщиком, который, всплывая с глубины, натыкается на прозрачную, но непроницаемую пленку под поверхностью воды. Он сознавал происходящее – смутно, – но стеклянный потолок не позволял вмешаться. Каждая попытка отнимала столько сил, что он вновь и вновь уходил обратно в темную глубину. Временами он замечал, что над ним стоят люди, и с трудом наделял их зыбкие черты именами: сестра Спенс, Торранс, миссис Грегсон. И де Гриффон. Мисс Пиппери. Было в этой толпе еще одно лицо, которое он почти узнал, но не сумел назвать.
Пробивались сквозь преграду и слова. «Де Гриффон», – слышал он. «Лорд Локи». Бедное животное. «Газ». От этого слова снова перехватывало горло и спирало дыхание. Он помнил, как лежал ничком в конюшне. Помнил непреодолимую вонь и напор газа. Он вжимался носом в пол, засыпанный соломой, и его чуть не выворачивало от запаха мочи.
Моча. Аммиак. Там все было залито мочой, человеческой и конской. Она стояла лужами. Он и думать забыл о брезгливости: пропитав носовой платок в тепловатой еще моче Лорда Локи, накрыл тряпкой глаза и лицо. Это было отвратительно, но не так, как запах газа, к тому же, насколько он знал, никто еще не умирал от запаха конской мочи.
Средство было в лучшем случае временным, и он понятия не имел, сколько пролежал так, пока не услышал звук мотоцикла и выстрелы. Когда де Гриффон распахнул дверь, Ватсон пропустил вперед бедного измученного коня – в благодарность за спасение. Хотя для несчастного животного помощь пришла слишком поздно.
Один вопрос требовал ответа прежде всех. Ради него он так рвался в действительность. Этот вопрос он задал миссис Грегсон, прежде чем потерять сознание в госпитальной палатке, но она, кажется, знала не больше Ватсона.
Кто скрывался под противогазом?
Он бредил. В минуты просветления видел младшую сестру Дженнингс. И Каспара Майлса? Нет, тот не показывался. Когда сестра Дженнингс склонялась над ним, ее освещенное улыбкой лицо напоминало Мэри… или Эмили? Нет, Мэри. Улыбка играла на ее лице, такая ласковая. Она что-то говорила, но слова были медлительны и раздуты, как аэростаты, и так же уплывали от него.
Он пытался отвечать, но по отдаче в собственной челюсти понимал, что его слова так же бесформенны и неуклюжи. Он хотел предупредить ее, чтобы не губила свою жизнь ради Каспара, не бесчестила себя.
Но что нынче значит честь? Мораль, которой он жил, правила, служившие дорожными указателями при жизни трех монархов, разнесло в клочья, как землю Фландрии.
Ему страшно было подумать, какая судьба ожидает Англию после войны. «Страна станет чище, сильнее, лучше»… неужели кто-то в это верил? Это просто сказка, которую люди рассказывают сами себе.
«Ты нужен своей стране. Все кончится к Рождеству. Бог на нашей стороне. Немцы поднимают на штыки младенцев и насилуют монахинь. Над Британской империей никогда не зайдет солнце. Есть уголок в чужих полях, что был всегда английским… Долог путь до Типперери…»
Нет, позвольте, последнее как раз правда. Он рассмеялся бы, если бы мог. Я не говорил вам, сестра Дженнингс, что мы опять друзья? Нет? Ну мне так кажется. Холмс, вот о ком. Мы слишком многое прошли вместе, чтобы расплеваться из-за пустяка.
«Моему дорогому Ватсону с надеждой, что вы это прочтете. Я долго обдумывал, что сказать в этом письме. Как выразить боль, которую чувствовал и чувствую от нашей разлуки и при каждом известии, доходящем из Франции…»
Необычный способ связи, но Ватсон ни одному посланию не радовался так, как этому. Что прочтет Холмс в ответе? Поймет ли, что это тоже шифр? Вместо душевных излияний – краткая суть загадки. Вся телеграмма говорила одно: забудем размолвку, работаем как обычно. Что увидит в ней Холмс?
Игра… нет, правила игры меняются, трансмутируют, эволюционируют. Он просто надеялся, что старый друг остался прежним.
53
Дождь заливал кладбище, мерцал кольчужным полотном, и ряды деревянных крестов выглядели под ним еще печальнее обычного. День угасал, и двое, стоявшие у могилы, дрожали – не только от холода и просачивавшейся под плащи воды.
Санитарная машина остановилась неподалеку, подъехав к кладбищу, насколько было можно. В ней ожидал захоронения гроб сержанта Шипоботтома. Но прежде предстояло осмотреть другой гроб.
– Вы уверены? – спросил Бриндл. На носу у него висела капля, на лицо жалко было смотреть. – Не многовато ли законов мы нарушаем за один день?
