Дальше он, словно в наказание за самоуверенность, потерял след. Грохот все нарастал – двести пушек? – и глушил все чувства, так что Ватсон с отчаянием понимал, что уже не различает направлений в смоляной тьме. Он сделал несколько шагов, вернулся по своим следам, попробовал в другую сторону. «Не лезь наобум», – твердил он себе. Проще простого было напороться на проволоку. А дальше – грязная яма могилы или лагерь военнопленных. Скорее, первое.
Скорчившись в грязи, Ватсон ждал подсказки, которая помогла бы сориентироваться.
Далеко не сразу он заметил руку мертвеца, белеющую в луче вынырнувшей из-за тучи луны, и понял, что снова напал на след. Беззащитный в предательском белом свете, он червем сполз по стенке воронки, уйдя ногами в ледяную лужу на дне. Высокие офицерские сапоги помогли сохранить носки сухими, и все равно пальцы на ногах мгновенно заледенели.
Ватсон тщательно, насколько позволяли обстоятельства, осмотрел труп, сдвинул импровизированный кляп. Он различил на лице ужас и кошмарную усмешку, но в бледном свете не сумел бы распознать синюшность. Причина смерти – пуля в черепе. И еще проникающее ранение бедра, по-видимому задевшее бедренную артерию. Этот человек был трижды мертвецом.
Тяжелый снаряд прогудел над головой и разорвался неподалеку, осыпав его землей. Артиллеристы разносят в пыль проволоку и траншеи на той стороне. Подготовка к большому наступлению? Или это блеф? Ватсон не видел, чтобы в окопах готовились к «выходу за бруствер». Майор Тайлер был слишком спокоен, да и лейтенант Ферли тоже. Перед атакой, по всем рассказам, атмосферу можно резать тупым штыком. Вероятно, Черчилль добился своего и начинает атаку, но не на том участке фронта, где британцы обозначили намерение.
Движение, если и начнется, начнется с рассветом. До него еще несколько часов. Дым от разрывов начал затенять луну, свет снова померк. Ватсон чуял едкие запахи аммиака, пикриновой кислоты и летучего толуола от вражеских траншей. Кто-то из артиллеристов запустил осветительные снаряды, обжигавшие глаза резкими красным, белыми и зелеными лучами.
Рядом грохнуло, тяжелая дрожь отдалась в теле. Червяк, зарывшийся в землю… Ватсон старался не терять самообладания, не поддаться зреющему в голове воплю. Другие терпели такое целыми днями, а то и неделями.
И сходили с ума, – вспомнил он.
Если бы можно было вжаться в землю, заткнуть уши пальцами, пока все не кончится. Так бы он продержался. Но что-то подсказывало Ватсону, что, закопавшись рядом с мертвецом, он уже не встанет.
Вложив пистолет в кобуру, он приподнялся на четвереньки и, выбравшись из ямы, бросился бегом. Взлетела осветительная ракета – в нескольких милях от него, но ее капризная переливчатая краса отбрасывала случайные отблески во все стороны. У доктора появилась тень – недобрый спутник. Потом она снова пропала, слилась с темнотой. В глазах остались блики. Не надо было смотреть на ракету. «Пригибайся ниже, – велел он себе. – Мне бы еще воронку – там я и засяду. Слишком я стар для…»
Ноги выбило из-под него, и Ватсон растянулся плашмя. От удара о землю досталось больному ребру – ему даже послышался треск. В бок ударило горячее копье боли. Он не сдержал брани, но сумел остаться на месте, приходя в себя.
Ранен? Нет, боль настигла его после падения. Обо что он споткнулся? Чуть повернув голову, Ватсон всматривался в темные тени позади. И снова бледная кожа выдала то, что он искал. Под ноги подвернулся еще один мертвец – этот глядел в небо, распялив два рта. Де Гриффон убил двоих. Должен быть еще один. Или уже поздно? Думай, доктор, думай. Как бы ты поступил, если бы задумал убить своих? У первого лицо искажено действием алкалоидного яда. У этого, насколько он видит, нет. Их отравили прежде, чем привести сюда? Возможно, яд действует не сразу. Конечно, капитан мог предложить им по глоточку перед выходом. А этот? Или устойчив к яду, или трезвенник. Ох, бога ради, выключите этот адский…
Орудия замолчали. В ушах еще гудело – внезапная тишина оглушала не меньше пушек и гаубиц.
Потом сквозь гул в контуженых барабанных перепонках пробился другой звук. Голос долетал, как дым по ветру. Напрягаясь, Ватсон разбирал отдельные слова:
– …Твой отец был среди них… Семеро в масках… И вот я, как видишь, вернулся отомстить за малютку Энн Трулав. Я Джонни… называется… сельдерей. И олеандр. Почти кончено… улыбка. Сардоническая улыбка. В старину в Сардинии…
Даже в этих обрывках слышна была глубокая, разъедающая душу ненависть. Вглядываясь в темноту, чуть разбавленную лунным светом, доктор различил говорящего. Чернильный силуэт на фоне темной земли, словно его тело поглощало любой свет. Человек скорчился, кажется, у поваленного дерева, к стволу которого прислонялась последняя жертва. Судя по тому, что удалось услышать, солдат уже был отравлен. Сардоническая улыбка, последняя судорога смерти. Здесь его не спасти никакими средствами.
Ватсон потянулся к кобуре и чуть не вскрикнул вслух. Ребро горело огнем. Как будто его пропитали фосфором и подожгли. Крепко зажмурившись, он выжал слезы из глаз. Глубоко вдохнуть не мог – пыхтел, как собака. Попытка наполнить легкие заканчивалась колющей болью в груди и сердце. Он снова потянулся к кобуре, нащупал пальцами пистолет. Металл был обжигающе холодным, а на лбу у Ватсона проступили капельки пота.
Он доставал оружие целую вечность. А когда поднял глаза, темный силуэт де Гриффона зашевелился. Второй обмяк. Умер. «Мерзавец ты, де Гриффон», – подумал Ватсон. Сумеет ли он поднять пистолет? У него вырвался стон, и де Гриффон застыл, мгновенно припал к земле. Стон был громче, чем Ватсону показалось.
Крикнуть? Приказать де Гриффону сдаваться? Сказать, что игра окончена? Нет, это безумие. С Ватсоном сейчас справился бы и ребенок. Нет, казнь будет безмолвной. Но выстрел выдаст и его. Где-то там засел снайпер. Однако дело надо сделать. Выстрелить и метнуться в укрытие под стволом.
Метнуться? Кого он морочит?
Убийца был уже в нескольких ярдах от него. Все его внимание сосредоточилось на возвращении к своим позициям. Ватсон сдвинул ползунок, загоняя патрон в ствол. Щелчок прозвучал громче грома. Тень замерла. Де Гриффон обернулся, как легавая, учуявшая ускользающий след.
Пистолет оттягивал руку, ствол водило. Боль высушила горло. Нажимай, этот человек убил семерых! Нет, восьмерых. Майлс, вспомни Майлса! Ватсону придется быть и судьей, и присяжными.
Вы не судья. И не присяжные.
Это правда. Он не мог выстрелить. Вот так, без предупреждения. И руку не удержать. Дергающаяся мушка проводила ускользающий силуэт. Когда ночь поглотила его, Ватсон повалился на спину и позволил себе еще один стон. В нем билась вина и стыд. Не хватило ему моральной твердости для такого дела.
Убийца заметил его и приближался. Ватсон выставил перед собой револьвер.
– Выстрел убьет обоих, – шепнул де Гриффон.
