– Вон норвеги ругались на наших – вы что творите со своей горбушей, – подхватил Петр. – Она ведь и в их реки пошла. Но нашим, как обычно, похеру всё. Норвеги теперь свои реки чистят от горбыля после нереста. А у нас кто будет чистить? Никому ничего не нужно.
– Ладно, разговоры, правь давай лучше, – сказал Михаил и вдруг одну за одной стал вытаскивать рыбу из сетей. Были все рыбины одинаковые, словно стандартные болванки, килограмма по два каждая.
Они молча и быстро перебирали сеть. От постоянных наклонов устала, заныла нестерпимо спина. Руки нещадно щипало в холодной соленой воде, особенно у брата – у него всегда была не очень хорошая кожа на руках, шелушилась экземою. По ладоням текла кровь – своя, от порезов и уколов, и рыбья. Ходить по дну лодки стало скользко и тяжело, наступать на склизкие доски между навалов рыбы.
– Ага, вот и семушка попала. – Михаил радостно достал из сети чудесную серебрянку. Была она больше горбуши раза в два, и сразу стала ясна разница – кто тут благородный, а кто происхождения низкого. Укротил ее Михаил так же быстро, как других, но положил отдельно. И лежала она, словно мертвая царевна промеж разнузданной толпы.
– Икрянка. – Петр кивнул братьям на нее, и они тотчас сами заметили набухший, овальный живот.
– Семга – рыба царская. Особенно дичка. Норвеги выращивают сейчас искусственно, но нет, не та рыба совсем. И мясо другое на вид и на вкус, и чешуя даже не такая, мелкая да тусклая. Не всё еще человек про природу знает. Но мало, мало ее стало. Старики говорили – раньше в реку пойдет, как волна могучая с моря. Такое чувство восторга и даже страха испытываешь перед силищей этой. Вон в Керети раньше так было, а теперь рыбзаводовская только, что сами выпускают. Дички совсем нет. Извели дичку.
За делом дошли до конца сети. Поставлена она была не прямо, а углом, крыло резко повернуто назад. Основная часть рыбы была в районе этого угла.
– Рыба, она по солнцу ходит постоянно. Вот в эту сторону угол и ставишь. Тут она и попадает. – Михаил разговорился от удачной рыбалки. В лодке лежало около пятидесяти рыбин.
– А самая крупная какая попадала? – Гриша тоже был возбужден и радостен.
– Нам с Петром на двадцать килограмм попала как-то. Одному ее не взять, нужно ляпом бить в бочину или под жабры и в лодку выворачивать. Она тогда биться стала, чуть лодку не перевернула. Петр на нее прыгнул, так она хвостом так дала, аж сапоги слетели, – засмеялся Михаил.
– Отец рассказывал, – Петру тоже хотелось участвовать в беседе, – в двадцатых да тридцатых годах пошли к гавре…
– А что за гавра? – брат Гришин сразу спросил.
– А ты что сейчас тянул да перебирал? – засмеялся Михаил. – Вот она гавра и есть, семужная сеть.
– Так вот, пошли к гавре, стали тянуть. А там забелело огромное. Они и бросили, испугались – мертвяк в сети. Раньше много в море народу гибло, в двадцатых… Бросили сеть, отплыли, аж трясутся все. А что делать? Сеть всё равно доставать нужно. Перекрестились да обратно.
– И что? – ошарашенно спросил Гриша.
– Тридцать два килограмма семга была!
Они помолчали, переваривая услышанное. Потом Гриша не выдержал:
– А откуда мертвых-то в море было?
– Везли народ… кого на Соловки, да не довозили, кто бежать пытался. Разный народ был.
Они замолчали. Петр взялся за весла и пошел к берегу. Брат Костя рассматривал свои руки:
– Смотри, чудо какое! Все болячки за пару часов слизнуло. Море слизнуло.
Ино чюдо
Той же мужъ повѣда намъ. Бысть нѣкто от велможъ царевых правя в Колскомъ острогѣ воеводскую власть при благовѣрномъ царѣ Михаилѣ Феодоровиче всея России после Литовския войны. Ему же имя Гурий Иванов, сынъ Волынцовъ. Бысть же ему черная болѣзнь. И недоумѣющуся, како бы ему болѣзни тоя избыти. И явися ему святый Варлаамъ в той болѣзни, во образе иноческом, глаголя: «Не скорби, человече, избавит тя Богъ от тоя болѣзни». Той же мужъ начатъ глаголати ему: «Кто еси ты, господине мой, и откуду?» Он же отвѣща ему: «Азъ есмь Варлаамъ ис Кѣрети». Той же велможа возбнувъ от болѣзни своея, яко от сна, и начат повѣдати еже видѣ и вопрошати, кто есть той Варлаамъ. И повѣдаша ему во градѣ живущии: «Той в древняя лѣта таков мужъ священствовав в Колском острогѣ и послѣ жилъ в Кѣрети иноком, тамо и преставися». Той же велможа посла на взыскание, кто есть тоя веси живущий в том градѣ. И обрѣте пришелца, керецские волости жилца Василия именемъ, пореклом Мухина, и вопрошая его о святѣмъ Варлаамъ, како и гдѣ положено честное тѣло его. Он же Василий повѣда ему подробну вся, яже о святѣмъ, и яко в небрежении ему на мѣстѣ, на нем же положен, тамо и почиваетъ. Той же предреченный велможа Гурий начат с тѣмъ Василиемъ совѣщати, дабы сотворити сѣнь над гробомъ святаго Варлаама и крестъ поставити. И дастъ ему сребро на устроение. Василий же той вземъ сребро и прииде в Кѣреть, и по повелѣнию онаго воеводы содѣла гробницу над гробомъ святаго. Велможа же той избавленъ бысть от духа нечистаго молитвами преподобнаго Варлаама.
* * *
Поздней зимой 2001 года я ехал на Белое море, чтобы поселиться там на несколько недель в затерянной лесной охотничьей избушке. Места эти давно манили меня. Несколько путешествий по побережью я уже совершил. Но всё это были летние путешествия. Зимой же не был здесь никогда.
В предыдущих походах я бывал много раз поражен в самое сердце и душу красотой здешних мест, культурой и мудростью местных стариков, живым и великим поморским языком, многие слова которого в других областях расселения русских людей уже неизвестны и даже в словаре Даля упоминаются как устаревшие. Здесь же, и это поразило меня, они по-прежнему были в общем употреблении и удивляли каким-то древним веяньем, словно исходившим от истоков зарождения русской цивилизации. Много выслушал здесь я и легенд, былин, сказок и песен. Всё это вместе с суровой и прекрасной природой, вольным духом здешних жителей (поморы никогда не были крепостными, самому царю Петру в глаза говорили то, что думают), тяжелой историей края, начиная от освоения Севера русскими, протекая через ужасы церковного раскола, завершаясь в лагерных ужасах двадцатых – тридцатых, настолько растрогало, раскрепостило мою душу, что я жизни не мыслил без путешествий на Север. Но человек с растроганной душой является вечной мишенью искушений. Сам я всегда был неверующим, взрощенным жесткой пропагандой атеизма в течение всей первой половины моей жизни. Именно здесь, на Белом море, я познакомился с женщиной, которую полюбил из последних, казалось, жизненных сил. Надеждой и ответом на все жизненные вопросы мнилась она мне. Будучи уже опытным в вопросах отношений с женским полом, я тем не менее поддался искушению, словно слепой кутенок, тянущийся губами к сосцам желанной, божественной матери. Три года, что длилась наша история, стали восторгом и мукой для меня. Минуты взаимного понимания и страстного восторга сменялись дьявольскими муками ревности и использованности, которые имели под собой все основания. К завершению этих трех лет моя прелестница получила от меня всё, что ей было нужно, и расчетливо готовилась к расставанию. Яростное предчувствие этого и повлекло меня на Север, где в суровых условиях здешней зимы я надеялся исцелиться от наваждения, полученного здесь же.
