В камине бьется пламя. Полицейский ум услужливо подсказывает слово «шизофрения». Но я ведь и сам голос слышал, а вот о совместных шизоидных глюках – никогда.
Хлоя наливает в бокалы остатки вина.
– Я решила, что умом тронулась. Стюарту ничего говорить не стала, но к трем врачам на прием сходила, энцефалограмму сделала, проверилась. Никаких отклонений не обнаружили. Два психиатра сказали, что это от переутомления – я ведь для Стюарта сиделку не нанимала, сама за ним круглые сутки ухаживала. А третий заявил, что детские голоса – это сублимация неудовлетворенного желания завести ребенка. Ну, к нему я больше ходить не стала.
Я выпиваю вино, затягиваюсь сигаретой.
– Значит, кроме меня, их больше никто не слышал?
– Больше никто. Знаете, в прошлую субботу я так обрадовалась, когда поняла, что вы их тоже слышите! Господи, вы даже не представляете, какое это счастье… Вот мы с вами о них беседуем – вы же не считаете меня ненормальной, правда? Ох, Гордон!
Глаза голубые. Нет, серые.
– Поэтому вы меня и пригласили?
Застенчивая улыбка.
– Нет, не только поэтому. Вы не думайте, я не из корыстных побуждений.
– Я так и понял. Кстати, наверное, Бержерак их тоже почувствовал и смылся.
Я наливаю себе кофе из серебряного кофейника.
– Хлоя, а почему вы здесь остались? Продали бы особняк, переехали бы куда-нибудь… подальше от призраков.
Она чуть морщит нос – как я уже понял, это означает, что вопрос ей не очень нравится.
– Слейд-хаус – мой дом. Здесь я себя чувствую в безопасности. А Нора и Иона… они же в темных углах не завывают, ошметками эктоплазмы не швыряются, зловещих посланий на зеркалах не пишут. Они все больше о своем разговаривают, а мое присутствие их не беспокоит. Да и слышу я их не каждый день.
Хлоя опускает ложечку на блюдце.
– Есть еще один призрак, я его прозвала Иа-Иа, потому что он ужасный брюзга. Но его я всего пару раз слышала. Он бормочет: «Они все врут», или «Беги отсюда», или еще какую-то бессмысленную чепуху. Жутковато, но полтергейстом его не назовешь. Нет, из-за него я Слейд-хаус не брошу.
Бержерак трется мне о лодыжку – я и не заметил, когда он вернулся.
– По-моему, Хлоя, вы очень смелая женщина. Многим бы стало не по себе… от призраков и всего такого.
– Некоторые держат в доме питонов или тарантулов, а ведь эти твари гораздо страшнее безобидных призраков. Между прочим, я не вполне уверена, что они действительно призраки.
– Безобидных? То есть вреда они вам не причинят? А кто же они тогда, если не призраки?!
– По-моему, они обычные дети, только живут в другом времени. Я их слышу потому, что их и наше время как-то пересеклись. А может, истончилась разделяющая нас грань времен, только и всего.
В большом окне отражается кухня с призрачными силуэтами – я и Хлоя – на фоне темного сада.
– Если б я их своими ушами не слышал, решил бы, что вы насмотрелись «Непридуманных историй»
{20} или чего-то подобного. Но… я их сам слышал. А вы не узнавали, кому принадлежал Слейд-хаус раньше? Может быть, здесь действительно жили близнецы Иона и Нора?
Хлоя сворачивает салфетку.
– Да, я об этом подумывала, но после смерти Стюарта все как-то не до того было, – извиняющимся тоном произносит она.
Мне ужасно хочется ее поцеловать.
Бержерак запрыгивает ко мне на колени, устраивается в паху. Лишь бы когти не выпускал.
– В муниципалитете хранятся копии купчих на недвижимость с шестидесятых годов прошлого века, – говорю я Хлое. – Мы, полицейские, часто в архиве справки наводим. У меня там знакомый есть, Леон, к нему всегда можно по личному вопросу обратиться, не придется объяснять зачем и почему. Информацию о вашем особняке найти легко – дом большой, заметный, документы наверняка сохранились. Хотите, я с ним поговорю?
– Да вы просто бюро добрых услуг! Сначала слесарь, теперь вот архивариус… Да-да, конечно поговорите. Я буду вам очень признательна.
– Я все выясню, не беспокойтесь.
Я глажу Бержерака, он урчит.
Хлоя поправляет прическу:
– Ох, Гордон, любой другой на вашем месте уже давно бы сбежал.
Я выдыхаю облачко табачного дыма:
– Ну, я ведь не любой другой.
Мы с Хлоей до неприличия долго глядим друг на друга. Она перегибается через стол, забирает мою десертную тарелку, кладет ее на свою.
– А все-таки хорошо, что я вам позвонила.
Ничего остроумного в голову не лезет, и я предлагаю:
– Вам еще кофе налить?
– Нет-нет, спасибо. Я всю ночь глаз не сомкну.
«Вот именно», – думаю я.
– Давайте я посуду помою.
– А для чего тогда Господь посудомоечную машину изобрел?
Обручального кольца на пальце нет.
– Значит, я остался без работы.
Голубые глаза. Нет, серые.
– Это как посмотреть.
Хрипя и задыхаясь, весь в соленом липком поту, я откидываюсь на ее подушку. Ох, объелся досыта – сыт, сыт! Хорошо быть молодым – ну, не очень молодым, но все-таки, – до отвала насытившимся мужчиной. Лежим бок о бок, дыхание успокаивается, сердце перестает колотиться, приходит в норму.
– В следующий раз – если тебе захочется, конечно, – обещаю исполнить свой долг с чувством, с толком, с расстановкой, – говорю я.
– А ты договорись о следующей встрече. Может быть, я смогу тебя… принять.
Я захожусь в хохоте, и мой обмякший жезл выскальзывает из нее. Она протягивает мне бумажные салфетки, поворачивается на бок и, промокнув у себя между ног, натягивает липкую простыню. На презервативе она не настаивала, вот я и рискнул: все равно она рискует больше меня, а в нашем деле главное – передача риска, это вам любой преуспевающий бизнесмен подтвердит. Широкая кровать занавешена бордовым пологом; под ним тепло, темно и уютно.
– Твой врезной замок полностью соответствует требованиям техники безопасности.
Она шутливо шлепает меня тыльной стороной руки.
– Нападение на сотрудника полиции – серьезное преступление.
– Ой. Ты на меня наручники наденешь?
– Ого! Ты мне, случайно, не снишься?
– А ты поспи – тогда и узнаешь, – говорит Хлоя, целуя мне сосок.
– Поспишь тут, когда рядом обнаженная богиня.
Она целует мне веки:
