– Да, как ни странно. Ты Тодда не видела?
– Я видела, что он с тебя глаз не сводит.
Я так рада это слышать, что решаю задержаться – всего на минуточку. Кожаный диван мягкий и прохладный, я сажусь на него и утопаю, а он тихонько поскрипывает, с сухим похрустывающим чавканьем, как свежевыпавший снег под ногами или пенопласт, – для описания этого звука еще слова не придумали.
– Правда, что ли?
– Правда, Сал. Тодд не ради паранормальных явлений сегодня пришел. Какие у вас планы на сегодняшнюю ночь?
Я равнодушно пожимаю плечами, хотя меня прямо распирает от счастья.
– Ну, об этом пока рано говорить… Сначала посмотрим, как дело пойдет.
Сигарета Ферн с шипением гаснет в ее бокале.
– Не глупи, подруга! Тут от тебя все зависит. А Тодд – замечательный парень, такого упускать нельзя. Он мне чем-то брата напоминает.
А я и не знала, что у Ферн есть брат. Впрочем, мы с ней раньше особо не разговаривали.
– Он чем сейчас занимается – тоже в университете учится? Или актер?
– Сейчас он ничем не занимается. Он умер.
– О господи, Ферн… Прости, я не знала. Вечно я что-то ляпну невпопад!
– Да ничего страшного. Он… на Рождество вот уж пять лет будет, как он умер. Дело давнее. – Ферн не отрывает взгляда от окурка в бокале.
Пытаясь сгладить свой промах, я спрашиваю:
– А что произошло? Он был болен? Или несчастный случай?
– Самоубийство. На машине разогнался – и ухнул с утеса.
– Ох, какой ужас… прости! А почему… Нет-нет, не объясняй.
– Он записки не оставил, но утес был неподалеку от дороги к Тридейво – так наше родовое гнездо называется, близ Труро. Мы сразу поняли, что это не авария. – Ферн натянуто улыбается. – А саркофагом ему стал отцовский винтажный «астон-мартин», так что сам поступок можно считать предсмертным посланием.
– Ферн, прости меня, пожалуйста. Ну что я за идиотка! Я не хотела…
– Прекрати извиняться. Это Джонни идиотом был. Нет, я к нему несправедлива. За два года до этого папа умер, мама была вне себя от горя, вот на Джонни все и свалилось – и с завещанием разбираться, и с налогом на наследство, – а он тогда в Кембридже учился и, как мы потом узнали, страдал от депрессии… А вдобавок еще и его дурацкие, совершенно идиотические представления о чести и о долге – я карточные долги имею в виду… Ой, слов нет. Как будто нельзя было продать пару акров земли!
Сквозь запотевшие окна мы глядим в туманную ночь.
– Знаешь, я поэтому в Общепар и записалась, – говорит Ферн. – Если бы я хоть раз привидение увидела – какого-нибудь римского центуриона, всадника без головы, Риту и Нэйтана Бишопов, да кого угодно, мне все равно… Одного-единственного призрака было бы достаточно, я бы тогда точно знала, что смерть – не конец игры, а дверь. А за дверью – Джонни. Ох, Салли, если бы только знать, что он… ну, не просто прекратил быть. Ради этого я на все готова. Вот честно. Все бы отдала, запросто… – Ферн прищелкивает пальцами.
Отлепляю щеку от холодного кожаного дивана в темном алькове. Все еще звучит «Safe from Harm», видно, задремала я ненадолго. Ферн куда-то пропала. Рядом со мной сидит какой-то тип в пушистом коричневом халате, явно на голое тело – вон, волосатая грудь виднеется, и ноги волосатые. Фу, гадость! Слава богу, он на меня не смотрит – уставился на стену. По-моему, там было эркерное окно. Нет, показалось. Тип в халате еще не старый, но уже с лысиной; морщит лоб, по-совиному таращит заспанные глаза из-под сросшихся на переносице бровей. Лицо знакомое, только не пойму откуда. А Ферн-то хороша: излила мне душу и смылась, одно слово – актриса. Может, обиделась, что я задремала? Надо бы ее найти, извиниться. Бедняжка. Брата жалко, конечно. Все люди – маски, а под масками – снова маски, под которыми тоже маски, и так до бесконечности. Наверное, Тодд уже вернулся на кухню, а я никак с дивана встать не могу.
– Простите, – обращаюсь я к странному типу в халате. – Вы не подскажете, как пройти на кухню?
Он меня игнорирует, в упор не замечает.
– Спасибо, вы мне очень помогли, – ехидно говорю я.
Он еще больше морщит лоб, а потом медленно открывает рот. Вот еще, юморист выискался! Голос у него сиплый, какой-то пыльный, между словами – длинные паузы.
– Я… еще… в… доме?
Похоже, он обкурился до чертиков.
– Да уж явно не на Трафальгарской площади.
Медленно тянутся секунды. Он продолжает разговаривать со стеной. Ну ни фига себе!
– У… меня… имя… отня… ли…
Я пытаюсь его успокоить:
– Ничего страшного, утром все найдется.
Он смотрит в мою сторону, но не на меня, словно не понимает, откуда доносится мой голос.
– Даже… уме… реть… не… дают.
Нет, точно глюки.
– Мой вам совет на будущее – не курите всякой дряни.
Он наклоняет бритую голову к плечу, щурится, будто прислушивается к звукам откуда-то издалека.
– А… ты… но… вый…
– Кто? – хихикаю я – больше нет сил сдерживаться. – Новый мессия, что ли?
Диван подрагивает от тяжелых басов «Safe from Harm».
– Выпейте кофе покрепче, – говорю я типу в халате.
От этих слов лицо его передергивается, как от горсти щебня, мне даже жалко становится. Тип в халате закрывает глаза, будто старается что-то вспомнить.
– Гость… – говорит он и рассеянно, по-стариковски моргает.
Я жду продолжения. Он молчит.
– Я – новый гость? Вы это хотели спросить? Новый гость?
Следующую фразу он изрекает как заправский чревовещатель – сначала двигает губами, а сами слова звучат лишь через несколько секунд:
– Я… нашел… в ще… ли… ору… жие…
Отсроченное воспроизведение – потрясающий фокус, но от слов про оружие мне становится не по себе.
– Послушайте, а давайте как-нибудь без оружия обойдемся…
И тут этот полуголый, в дым укуренный тип вытаскивает из кармана халата серебряную спицу в ладонь длиной. Я отшатываюсь – а вдруг он меня ткнет? – но потом соображаю, что он протягивает ее мне, как подарок. Один конец спицы украшен серебряной лисьей головой с блестящими камушками глаз.
– Ой, какая прелесть! – говорю я, рассматривая странную вещицу. – Она антикварная? Наверное, шпилька гейши или что-то в этом роде?
Лежу на диване, одна. В коридоре никого нет. В комнате пусто. Тип в халате давным-давно свалил, но в кулаке у меня зажата шпилька с лисой. О господи, я опять отключилась, что ли? Пора бросать эту дурную привычку. Вместо «Safe from Harm» теперь звучит «Little Fluffy Clouds»
[7]
{32} электронщиков The Orb. Напротив меня была голая стена, но теперь в ней виднеется черная железная дверца, совсем как в проулке Слейд, – только эта приоткрыта. Опускаюсь на колени у дверцы, распахиваю ее пошире и, просунув голову в проем, выглядываю наружу. За дверью – улочка. Очень похожа на проулок Слейд, но этого не может быть, потому что этого не может быть. Колени мои по-прежнему опираются на ковер в Слейд-хаусе. Снаружи темно, никого не видно, только высокие стены с обеих сторон. И тихо, как в гробу. Ну, так говорят. Музыки не слышно – никаких тебе «Little Fluffy Clouds», голова словно бы отделена звуконепроницаемой завесой. Метрах в пятидесяти слева от меня улочка сворачивает вправо, на углу стоит мигающий уличный фонарь. Справа от меня, примерно на том же расстоянии, – еще один поворот, еще один угол, еще один фонарь. Нет, это не проулок Слейд. Я в коридоре особняка, оттуда до проулка Слейд метров пятьдесят будет… нет, восемьдесят или даже сто – у меня глазомер напрочь отсутствует. Должно быть, дурь подействовала. Ну точно. Если один болван сообразил поменять местами печеньки с дурью и без дури, то другому такому умнику ничего не стоило подсыпать какую-то фигню в пунш. Всякое бывает. Фрейя рассказывала, как два ее сиднейских однокурсника поехали на каникулы в Индонезию, нажрались каких-то жареных грибочков, а потом решили, что на пляж Бонди-бич легче вернуться вплавь. Одного придурка чудом успели спасти, а вот второго так и не нашли. Что делать, если в кислотном приходе оказываешься в переулке, которого быть не может? Пройтись по нему? Тоже мысль. Надо проверить, выходит он на Вествуд-роуд или нет. Погодите-ка, меня же Тодд на кухне дожидается. Он, наверное, волнуется, куда это я запропала. Нет, надо возвращаться. А вдруг…
