Расплачиваясь у кассы, он окончательно пришёл в себя. И решил, что хватит юлить, словно прыщавый подросток, дёргающий за косичку одноклассницу. Или за что они там, нынешние подростки, их, стриженных, дёргают? Пора уже себе признаться, что Людмила ему нравится. Давно. Возможно, с того самого момента, как выглянула виновато из-за плеча своего надутого индюка-мужа (импотента!) и улыбнулась приветливо, и повела показывать «фронт работ». Он на секунду прикрыл глаза, вспоминая, как его словно обдало теплом и уютом этой — тогда чужой! — женщины. Наверное, так бывший домашний, а теперь помоечный кот помнит тепло и уют дома, откуда его выкинули хозяева, и тянется к этому уюту, и бодает круглой башкой любую с лаской протянутой к нему ладонь… Вот и он готов бодать ладонь, лишь бы приняла и отогрела. И грех, наверное, так думать, но он даже благодарен этой череде неприятностей, которые заставили Людмилу позвать его на помощь. И, спасибо тебе, Господи, у неё муж импотент, и она два года фактически одна. А значит — почти свободна, и у него есть все шансы получить в своё распоряжение и тепло, и уют, и тихую улыбку, и всю эту женщину, рядом с которой он снова чувствует себя живым.
Игорь давил на газ, злясь на заторы плотного в это время движения на МКАДе, и спешил поскорее вернуться и объяснить Людмиле всё, что он про них понял.
— Боже мой, Игорёк, куда же ты столько всего набрал! — всплеснула руками Анна Николаевна, когда он втащил на веранду всю прорву своих покупок. — Это же нам с дедом за месяц не съесть!
— Мы с Людой поможем, — засмеялся Игорь, сгружая пакеты на стол. — Где она, кстати?
— В мансандре сидит, пишет. Ты знаешь, до чего тут Савельич наш дорассуждался? Что Люду хотели в тюрьму упрятать.
— За что?
— За нападение на сценариста этого. О, какая рыба!
— Это форель, мы её на решётке над костром пожарим. Анна Николаевна, вы тут всё разберите, ладно? А мне с Людмилой надо поговорить.
— Поговори, давно пора, — кивнула старушка и поворошила пакеты. — А сахар где?
— Ох, забыл про сахар. Ладно, в другой раз, а пока вот вам компенсация. — И он выудил сине-золотистую коробку с ликёрными конфетами. Открыл, достал несколько штук и пошёл в «мансандру».
Людмила сидела со своим ноутбукам напротив окна, закатное солнце золотило её профиль и каштан волос, убранных со лба за ухо. Но через какое-то время прядь выбилась из-за маленькой округлой раковины и опять повисла на лбу, и Людмила досадливо дунула на неё, разглядывая текст на мониторе. От увиденного веяло таким покоем, что Игорь застыл на лестнице, не торопясь полностью подниматься.
— Ты чего там? — она, наконец, заметила торчащие над полом голову и плечи.
— Вот, конфет тебе принёс, — он протянул прихваченную горсть. — Хочешь?
— Хочу.
Она подошла, присела возле него на корточки, взяла конфету, развернула, кинула в рот.
— М-м-м, вкусные. Обожаю этот вкус, сочетание вишни с шоколадом. А ты почему весь в комнату не заходишь?
— Сейчас зайду.
Захаров смотрел ей в лицо, оказавшееся на одном уровне с его лицом и видел золотые точки в ореховых глазах. Чёлка опять выскользнула из-за уха и повисла прядкой, и он аккуратно отвёл её в сторону, проведя кончиками пальцев по неожиданно прохладному лбу. Людмила замерла и смотрела ему в глаза вопросительно. И он, тоже взглядом, спросил «можно?». Она потянулась ему навстречу и ойкнула, поморщившись.
— Что? — тут же встревожился он.
— Нога. Я совсем про неё забыла!
И тогда Игорь, наконец, поднялся по лестнице, помог ей подняться и сделал то, что так хотел сделать.
Её губы пахли шоколадом и немного ликёром, были упругими и податливыми. И тело, когда она к нему прижалась, тоже оказалось упругим и податливым. И последней его отчётливой мыслью было, что если сейчас же не получит её всю, то он просто умрет от переполнявшей его нежности.
Глава 11
— Слушай, кажется, мы обнаглели и ведём себя неприлично. — Людмила лежала ухом на его груди и слушала сердце. Сердце стучало ровно и наполнено. — Неудобно перед стариками, что они о нас подумают.
— Анна Николаевна подумает, что наконец-то я оказался в хороших руках, — Игорь чмокнул в серединку её ладошки. — А Савельич не знаю, что подумает. Но тоже что-нибудь хорошее.
— Он даже и не ужинал толком, тебя ждал…
— Да? Ну, наверное, уже не ждёт. Слушай, а что он там насчёт тюрьмы говорил?
— А, так, версии строил, зачем меня нужно было представить преступницей. Похже, затем, чтобы на несколько дней упрятать меня в тюрьму. На самом деле, если бы не ты, то так бы и вышло. Пока бы меня Аркадий вызволил…
Она замолчала, будто опомнившись, и Игорь понял, что она думает о муже.
— Мне теперь надо будет подавать на развод…
— Ты уверена? — он постарался скрыть рвущееся ликование.
— Да. Только ты не подумай, что я навязываюсь… Просто теперь я не смогу жить с Аркадием. Врать ему не смогу. А если говорить правду, то надо разводиться.
— А в чём правда, Люд? — он дунул ей на затылок, наблюдая, как разлетаются волосы.
— В том, что я в тебя влюбилась, кажется.
— Что? Как ты сказала? — Игорь приподнялся на локте, и она соскользнула с его груди и уставилась ему в лицо виноватым взглядом.
— Кажется, я в тебя влюбилась, но это тебя ни к чему не обязывает…
— Что значит — «кажется»? Я в неё влюбился, как последний щенок, а ей только кажется! — он затормошил Людмилу, она засмеялась облегчённо.
— Ну, хорошо, хорошо, мне не кажется. Я в тебя влюбилась. Втрескалась. Запала, как говорит моя Сонька. Сонька… Я совсем про неё забыла!
Она застыла, задумавшись, и Захаров почувствовал почти физическую боль, наблюдая, как её глаза опять наливаются виной и раскаянием.
— А как я ей объясню? Она же не поймёт, почему мы расстались. У неё сейчас такой трудный возраст… Это мне Аркадий нелюбимый муж, а ей — родной отец. Что нам делать, а?
Он разозлился.
— Слушай, Люд, ты что, до конца жизни собираешься удобрять чужие клумбы?
— Клумбы? Ты о чём? — не поняла она.
— О твоей жизни. Ты не замечаешь, что ты стараешься жить так, чтобы быть всем удобной, чтобы занимать как меньше места? Ты как будто оправдываешься за каждый свой шаг, будто разрешения у кого-то постоянно просишь! Не замечаешь?
— Нет. А я прошу?
— Просишь. У меня уже голова кругом идёт от смены твоих настроений. Вроде радуешься, и тут же чуть ли не извиняешься, что посмела. Почему так, а? Ты ведь потрясающая женщина: красивая, умная, сексуальная. Что же ты живёшь так, с краешку?
— Не знаю, не думала об этом… А я действительно так живу?
