— Так, — согласился Игорь.
— А когда вчера по телевизору показали твою машину искорёженную и сказали, что пассажиры, мужчина и женщина, погибли, я вдруг такую тоску почувствовал, что ты умер, так и не узнав, что я твой отец! Таким себя трусом почувствовал и подлецом, что вас, самых дорогих мне людей, полжизни обманывал! Игорь, ты меня простишь?
— Савельич, да хватит тебе уже виниться! Что ты заладил своё «прости», как на смертном одре! Ты поступил, как мужик, не знаю, как бы я сам поступил на твоём месте. В общем, я рад, что ты — мой отец. — Игорь пожал руку старика, лежащую поверх одеяла и смутился, увидев, что у Савельича на глаза навернулись слёзы. — Ну-ну, ты что? Тебе нельзя сейчас волноваться!
— Извините, но время посещения вышло, — в палату заглянула молодая врач. — Больной ещё слишком слаб для долгих визитов. Так, а что тут у вас такое происходит? Почему больной у нас плачет? Вы что, чем-то его расстроили? Вы что делаете, ему же нельзя волноваться!
— Я от радости плачу, от радости, — поспешно утёр глаза Савельич.
— Всё равно нельзя, вам сейчас опасны любые сильные эмоции. Пойду, пришлю медсестру, чтобы поставила вам успокаивающий укол. Прощайтесь с вашим сыном до завтра.
— Савельич… Бать, я пойду, ладно? Там Анна Николаевна, наверное, переживает. Мы завтра к тебе зайдём, хорошо? Ты главное, успокойся. Я рад, что ты мой родной отец. Честное слово, я рад.
— Спасибо, Игорь. Прости меня.
Игорь вышел из палаты, посторонившись на пороге, пропуская медсестру со шприцем.
— Так, больной, сделаем укольчик успокаивающий. Лежите, лежите, не надо поворачиваться, сделаем в плечо! — запела она, а Игорь поискал глазами Анну Николавену.
Старушка сидела на диване, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. Игоря полоснуло тревогой.
— Анна Николаевна! — кинулся он к дивану.
— Я в порядке, — открыла она глаза. — Задумалась только, вспоминаю. Столько мы с Савельичем пережили, думала, всё уже, спокойно состаримся и умрём. А он, видишь, какой сюрприз нам с тобой приготовил.
— Сюрприз, — согласился Игорь, усаживаясь рядом. — Только я рад, что всё вот так открылось. Единственное, перед вами неловко…
— А что же неловкого, Игорёк? Что изменилось? Я как любила тебя, так и буду любить. Ты всё равно мне как сын. Всё равно.
— Спасибо… мама Аня.
Игорь взял её руку — старческую, морщинистую, сухую, в коричневых пигментных пятнах, с узловатыми в суставах пальцами — и поцеловал. Она же прижала к себе его голову, поцеловала в макушку, и они сидели так несколько долгих минут, как мать и сын, как будто заново обретая друг друга.
Игорь хотел отвезти Анну Николаевну в городскую квартиру, но та запросилась обратно на Луговую — одной ей в доме ничуть не страшно, а в больницу к Савельичу так гораздо удобнее приезжать, две остановки электричкой, чем добираться на перекладных из самой Москвы. Поэтому он отвёз её обратно на дачу, убедился, что старушка чувствует себя хорошо, и сам поехал в город электричкой.
Наблюдая, как мелькают за окном деревья, он подумал, что уже привыкает обходиться без машины. Хотя, конечно, деньги нужны, и нужны срочно — без колёс ему никак нельзя.
— Алло, Сашок, привет, это Захаров, — сказал он в телефон, набрав номер. — Слушай, тот заказ на электрику в Отрадном ты ещё никому не отдал? Нет? Вот и славно. Слушай, я передумал, я сделаю этот заказ. Да, отлегло. Хрен с ними, с этими козлами. Бог им судья, этим санитарам леса. Только делать буду по повышенному тарифу, мне деньги нужны, у меня «тойоту» угнали и грохнули. Потом расскажу, я сейчас в электричке еду. Давай, завтра к вечеру подъеду, бывай.
Он убрал телефон в карман, переключаясь на вереницу будничных необходимых дел. Так, сначала в ГИБДД заехать, об угоне заявить и справку какую-нибудь взять, чтобы страховку получить за машину. А то он с этими событиями все сроки упустит. Надо же, Савельич — его отец. Родной. И молчал столько лет, чудак. А ему так хотелось назвать его папой, но всё боялся, что не имеет права. Что и так эти люди слишком к нему добры и слишком много для него делают, и если напрашиваться к ним в сыновья, то это как-то уж чересчур.
«Наверное, это у меня в маму, принимать, что дают и не требовать большего, — подумал Игорь. — Интересно, а Стёпка может называть Петрысика папой?» Мысль о сыне вдруг ошпарила кипятком. И он понял, что ему нужно сделать прежде всего.
— Вы к кому? — охранник на входе был молодым и мордастым увальнем. Парень сидел за стойкой перед вертушкой-турникетом и явно скучал от безделья и жирел от монотонной малоподвижности этой работы — охранять подступы офиса от всяческих нежелательных элементов. Желательный или нежелательный элемент Игорь Захаров охранник пока не понял — на налоговика или какого-нибудь проверяющего, вроде не похож, прикид не тот, на коммивояжёра тоже — с пустыми руками пришёл. Вполне возможно, какой-нибудь клиент по делу.
— Я к господину Петрысику по личному делу, — сообщил Игорь.
— Как о вас доложить?
— Доложите, что пришёл Игорь Захаров, один и без оружия, — хмыкнул Игорь.
— Владимир Иванович, — забасил охранник в трубку, — к вам посетитель, Игорь Захарович, говорит, что по личному делу… Да, один, — посмотрел охранник на Игоря.
— И без оружия! — подсказал Игорь.
— И без… Передаю, — охранник протянул трубку Игорю.
— Здравствуй, Владимир Иванович, — сказал Игорь. — Поговорить надо. Про Стёпку.
— Хорошо. Подожди меня, я сейчас выйду.
— Ждать велено, — сообщил Игорь, возвращая охраннику трубку. Потом отошёл к окну, сел на широкий подоконник, посмотрел на строгий знак «НЕ курить!» — сигарета, взятая в красный круг и перечёркнутая наискосок жирной красной чертой, испускала дух в виде клубов дыма — и полез в карман за куревом. Но закурить не успел — открылся видный от окна лифт и из него вышел Петрысик.
— Привет, — Петрысик сделал было движение, словно хотел подать Игорю руку, но потом передумал и от этого как-то неопределённо дёрнул плечом. — А ты изменился.
— Ты тоже, — Игорь разглядывал Петрысика и думал, что всего за год, что они не виделись, Петрысик постарел. Раньше был цветущий и холёный мужик, а теперь, вон, мешки под глазами, и лицо как-то расплылось и обрюзгло. И взгляд стал другим. Будто раньше горели в глазах Петрысика маленькие лампочки, а теперь их либо погасили, либо плотно шторы задёрнули, устроив светомаскировку.
— Пошли, посидим в пабе, — Петрысик мотнул головой к выходу, возле которого старательно сохранял равнодушие на лице мордастый охранник.
Они вышли из офиса, перешли на другую сторону улицы и сели на летней веранде пивбара. Веранда находилась на теневой стороне улицы, была густо увита искусственным плющом и обеспечивала и прохладу, и достаточную отгороженность от остального мира.
— Слушаю вас! — подошла к их столику девчонка-официантка.
