Холли уже преодолела половину сверкающего, напоенного ароматами свежести лобби «Харрингтона», когда услышала, как кто-то ее зовет. И это был не Тео – единственный человек, с которым она мечтала быть вместе и которого решила избегать.
Ей хотелось умереть. Точнее, ей казалось, что она уже мертва… Может, тогда она станет свободной от чувств, которые волновались в ней, как штормовое море.
Но вместо того, чтобы забиться в какой-нибудь уголок, она остановилась и вымученно улыбнулась женщине со значком служащей «Харрингтона».
– Миссис Цукатос, – приветствовала ее женщина с британским акцентом. – Мне, право, очень жаль. Я управляющая отелем, и я хотела принести вам извинения за недопустимое вторжение в вашу личную жизнь. Я все утро проговорила по телефону с нашим исполнительным директором, Изабелл Харрингтон. Она была очень серьезно обеспокоена, если не сказать, пришла в ужас. Она попросила меня передать вам извинения от имени отеля «Харрингтон» и лично от нее за…
– Простите, – перебила ее Холли, – но я не понимаю, о чем вы говорите.
Она не спешила уйти, радуясь возможности думать о чем-то еще, кроме Тео, их брака и невообразимого хаоса, в который она превратила свою жизнь.
– Боюсь, недавнее внимание, проявленное к вам со стороны газет, стало прямым следствием недопустимых поступков одного из сотрудников отеля, – удрученно произнесла женщина. – Этот человек, разумеется, лишился своей должности, и мы раздумываем над тем, какие дисциплинарные меры к нему применить. – Она помедлила и негромко кашлянула. – Он считал, что таким образом поможет отелю, поскольку точно так же поступил сотрудник «Чатсфилда». Он, к сожалению, не подумал о том, что, подставив под удар нашего гостя, он наносит урон нашей репутации. Я не думаю, что это имеет для вас значение, миссис Цукатос, так как вы пострадали, но он искренне полагал, что помогает отелю.
Во время этой речи взгляд Холли упал на ее отражение в одном из огромных зеркал, висевших на дальней стене.
Она выглядела помятой и разгоряченной, словно страдала лихорадкой. Или как женщина, которая весь день провела в постели с мужчиной и покинула ее, даже не причесавшись.
Честно говоря, сейчас она была очень похожа на ту девушку, которая познакомилась на Санторини с Тео Цукатосом. Самую обычную девушку. Как будто не было утомительно тянущихся часов, проведенных в салонах красоты, чтобы добиться того лоска, который свидетельствовал бы о принадлежности к высшему классу. Ни тщательно подобранная дорогая одежда, ни выражение лица, скопированное у женщин, чей образ жизни переняла Холли, не могли это скрыть.
«Любовь – это не страх потерять себя», – сказал Тео, но Холли не могла позволить себе думать об этом. Не могла допустить, чтобы его слова пустили в ней корни. Если это все-таки произойдет, пути назад не будет.
Поняв, что управляющая, пряча тревогу за вежливостью, уже несколько секунд ждет ее ответа и вот-вот снова начнет рассыпаться в извинениях, Холли поспешно сказала:
– Все в порядке. Я ценю вашу заботу и принимаю ваши извинения. Правда. Но, боюсь, я должна съехать. Немедленно.
– Заверяю вас, что все в отеле прекрасно понимают ваше решение, миссис Цукатос, и сожалеют о доставленных вам, если так можно выразиться в данном случае, неудобствах. Не сомневайтесь, мы предприняли все необходимые шаги, чтобы подобное…
Холли затрясла головой и невольно поднесла руку к виску. Женщина замолчала.
– Прошу вас, – прошептала Холли, и впервые ей было все равно, что о ней подумают. – Пожалуйста, распорядитесь, чтобы машина ждала меня у входа через десять минут.
– Разумеется, – кивнула управляющая.
– Благодарю, – отрывисто бросила Холли и зашагала мимо нее к лифтам, надеясь, что ей удастся попасть в номер до того, как туман, застилающий глаза, превратится в слезы. Слезы, вызванные воспоминаниями о том, как Тео ласкал ее, овладевал ею и бережно сжимал в объятиях, пока она спускалась на землю с вершины удовольствия, на которую он ее возносил.
Холли несколько раз нажала на кнопку вызова, чувствуя, что еще немного – и ее захлестнет паника прямо на виду у гостей отеля. Ее глаза стали влажными.
Двери лифта наконец раскрылись. Она влетела в кабину, как пуля, нажала на кнопку своего этажа, прижалась к стене, зажмурилась и часто-часто задышала. «Мне все равно, что все подумают», – твердила она про себя, вбегая в номер и, не глядя, бросая вещи в сумку. Казалось, за ней гонятся демоны, готовые унести ее прочь, если она не успеет покинуть отель за считаные секунды.
И ей все равно, что она сама о себе думает.
Холли торопливо забросила багаж в ожидающую ее машину, хотя что-то ей шептало, что бежать поздно. Слишком большая часть ее души осталась с Тео, и вряд ли смогут зарубцеваться старые и новые раны.
Холли села на заднее сиденье, попросив водителя довезти ее до аэропорта так быстро, как он сможет. Она откинулась на спинку и наконец позволила слезам пролиться.
Она не думала о том, что дала выход слезам в машине, пусть даже с тонированными стеклами. Сейчас ею владело одно-единственное желание – разорвать невидимую нить, привязывающую ее к Тео, оказавшись от него как можно дальше.
Но, как ни старалась она не думать о нем, его слова: «Любовь – это не страх потерять себя» – продолжали звучать в ее распаленном мозгу. Она слышала его голос так отчетливо, словно он сидел рядом: «Полюбить – значит обрести себя. Стать цельным, счастливым и любимым. То, что не удалось твоему отцу».
Обхватив себя руками, слишком уставшая, чтобы бороться, Холли позволила прошлому взять над ней верх. Она вспомнила свое грустное одинокое детство, проведенное в отдаленном районе Техаса, на ранчо, где она жила с отцом и с призраком женщины, которой они были не нужны.
Ее ранние воспоминания были неотделимы от бесконечных обязанностей по дому, чувства вины и стыда оттого, что она не нужна своей матери. Ведь мать не взяла ее с собой и даже не поддерживала с ней связь, хотя бы изредка. Отец никогда не любил ее так, как любил свой клочок земли и женщину, которая бросила его, предоставив заживо гнить на ранчо.
В груди Холли закололо. Сделав вздох, который граничил с всхлипом, она прижала руку к груди и принялась массировать ее.
Нет, отец ее любил. Любил так, как умел, она это знала. Тем не омертвевшим кусочком сердца, который у него еще оставался.
Но Тео был прав. Любовь отца кровоточила. Это была безнадежная любовь. Он просто доживал свою жизнь, цепляясь за любовь, которая не приносила ему ни тепла, ни радости, ни удовлетворения, ни счастья – ничего. Это была любовь к той, что ушла, а не к той, которая осталась с ним.
И Холли никогда не соперничала с его любовью к ее матери. Она никогда не подвергала сомнению право отца жить именно так. А ведь это… это было неправильно. Но она продолжала хранить верность отцу и сделанному им выбору. Да, отец был хорошим, порядочным и глубоко несчастным человеком. Он учил ее быть честной и справедливой. Только… Холли вдруг поняла, что он относился лучше к другим людям, чем к ней, своей единственной дочери.
