– Это дело мужчин, – говорил отец, – но вам нужно ему выучиться. А вы скоро станете мужчинами. Потому слушайте, но молчите. И ни звука!
Никто из братьев Тио не дожил до шестнадцати лет. Двое умерли от лихорадки. Третьего, Рамона, в честь кого Тио назвал своего сына, застрелили вместе с отцом. Тио извлек ценный урок и из этого.
– Здесь, – определил он.
Джип остановился у стены маленькой насосной станции, построенной у подножия башни ветряка.
Вытащив из-под сиденья свой М-60, Сердо первым выскочил наружу и снова начал изображать завзятого спецназовца. Следующим вышел Тио, не глядя на то, вылез уже Мигуэль или нет. Тио подошел к двери станции, распахнул ее, впустив солнечный свет в тесное пыльное нутро дома.
– Выньте из багажника вещи и дайте мне ключи, – велел Тио, шагая внутрь и сдвигая большой пенопластовый ящик.
Под ним обнаружился люк. Затем Тио направился к хибаре, на ходу приняв протянутые Мигуэлем ключи.
Когда Тио был уже в нескольких футах от крыльца, хозяин открыл дверь и выглянул из темноты за ней, словно потерянная душа из ада.
– Знаешь меня? – спросил Тио.
Мужчина резко кивнул, не спуская с гостя скорбного взгляда. Наполняющий его страх показывал: да, этот человек знает в точности, кто перед ним.
– Бери ключи и езжай! – велел Тио, протягивая их. – И никогда не возвращайся сюда. Никогда! Понял?
Мужчина снова кивнул. Он взял ключи и на минуту исчез внутри, оставив дверь открытой. В доме не было почти ничего. Стол, два стула, кушетка у стены с грудой одеял у края, плита со старомодным кофейником на ней, пятигаллонная канистра для бензина с отрезанным верхом и кучей торчащих из нее сухих веток мескита.
Мужчина появился, держа в руках потертую брезентовую сумку, куда на ходу запихивал айпад – единственное, что выдавало доход и образ жизни хозяина туннеля. Он молча прошел мимо Тио и направился к джипу. Мигуэль и Сердо застыли в нерешительности, не понимая, что делать. Тио мотнул головой – мол, стойте. И сам не шевелился, наблюдая, как пропыленный невзрачный мужчина закрывает багажник, обходит дорогущий джип, садится в водительское кресло и заводит мотор.
Джип сдал назад от насосной станции, затем поехал, описывая широкий круг, к проселку, по которому приехали Тио с охранниками. Хозяин туннеля жил здесь, наверное, годы, но уехал по одному слову Тио и даже не оглянулся. В этом было что-то сильное. Освобождающее.
Едва Тио шагнул в дом, как жара, будто мягкий кулак, стиснула тело. Отодрав полосу от одеяла, Тио поспешил наружу, на ходу оборачивая ее вокруг руки, и направился к насосной станции, размышляя над словами, сказанными хозяину туннеля: «Никогда не возвращайся сюда. Никогда!»
Он вошел в помещение станции, открыл крышку люка. Автоматически зажглись огни, освещая крашеные бетонные стены широкого туннеля. Там находилась гидравлическая платформа достаточной ширины, чтобы на нее можно было погрузить тонну. Мигуэль взгромоздился на нее, пока Сердо передавал вытащенное из джипа.
Тио окинул взглядом землю, которой управлял и распоряжался гораздо разумнее и эффективнее любого правительства. Это было его королевство, а он был здесь истинным королем. Хотя никогда не ощущал себя таким свободным, как сейчас. Вспомнилась вдруг популярная песенка, которую пели в дни его детства. Что-то о свободе, которая на самом деле наступает, когда больше нечего терять. Тио ощущал себя именно так. Потеря сына его освободила. Больше нечего терять. Он обернулся и бросил прощальный долгий взгляд на страну, которую больше не увидит.
«Никогда не возвращайся сюда».
Чертовски верно!
Затем спустился в люк и шагнул в туннель, ведущий в США.
49
Соломон соскользнул с коня, прислушался к скрипам и шорохам остывающих после дневной жары строений ранчо. Ранчо состояло из трех длинных сараев и большого деревянного жилого дома, построенных вокруг внутреннего двора. В доме, казалось, никого не было. Подвязанные черные занавески на окнах, за стеклами – темные комнаты. Белая краска оконных рам истерлась и облупилась от непогоды.
Тишину нарушил шелест мягких крыльев. Стервятник уселся на крышу насосной станции в углу двора. Ветер шевелил перья птицы, заставлял вращаться лопасти ветряка над станцией – медленно, скрипуче. Все прочее замерло в молчании. Стервятник сложил крылья, склонил голову набок, глядя на сарай, примыкающий к дому.
– Я тоже слышу запах, – пробормотал Соломон, направляясь к двустворчатой двери сарая.
Подвешенные на массивных стальных петлях створки были чуть раздвинуты. Запах крови шел из щели между ними. Сириус подошел ближе к коралю, где вздрагивали и нервно поводили головами другие лошади, – белого жеребца запах сена и воды влек так же сильно, как его наездника и птицу – запах крови.
Солнце раннего вечера уже окрасилось оранжевым, разлило алое сияние по стенам, словно сквозь них просочилась кровь. Соломон остановился перед дверями и всмотрелся в сумрак за ними. Там пыльную темноту протыкали снопы света из люков в крыше, обозначая контуры стойл с кормушками на высоте человеческого роста и стоящий слева выцветший синий грузовичок, сильно пахнущий машинным маслом и сеном. Те же самые запахи, что оставил непрошеный гость в доме Холли Коронадо. Значит, разворотивший дом прибыл отсюда. И наверняка был из самых доверенных лиц городской верхушки. Не иначе сам Такер.
Мягко захлопали крылья. Влекомый запахом крови, стервятник слетел с крыши и примостился ближе. Птица вовсе не боялась Соломона, словно видела в нем сородича.
«А может, я такой и есть? – подумал он. – Падальщик, привлеченный смрадом смерти?»
Следующий шаг перенес его за двери, из света в тень.
Там запах ощущался густым и плотным, как темнота. Он исходил с правой стороны, где не было окон и тьма казалась непроницаемо-чернильной. Соломон остановился, всматриваясь в нее, пытаясь различить тихое дыхание того, кто, возможно, лежал сейчас в засаде, или стук подгоняемого адреналином сердца, качающего кровь в мускулы, напряженные, готовые послать тело в прыжок.
Ничего.
Протянув руку, Соломон ухватил створку и пошел вперед. Та поддалась с глухим монотонным рокотом, раскрываясь, впуская свет. У дальней стены лежало тело. Руки связаны веревкой, переброшенной через потолочную балку. Голый до пояса мужчина, серая кожа в потеках крови.
– Старина Такер, – прошептал Соломон.
Дверь застопорилась, лязгнув, раскрывшись до предела. А Соломон глядел на смерть перед собой, изучая свою реакцию в такой же мере, как и детали убийства. Смерть должна отталкивать, ужасать, но не отталкивала и не ужасала, и это пугало сильнее, чем вид изувеченной жертвы. Да что же за человек Соломон Крид, раз он не чувствует совершенно ничего?
Стервятник подлетел ближе. Соломон представил, как птица вертит шеей, стараясь насытить жадный взгляд видом лакомства, обнаруженного двуногим сородичем в сарае. А сородич позавидовал незамысловатым рефлексам птицы, отточенным тысячелетиями эволюции, приведенным в идеальное соответствие с назначением. Птице не нужно размышлять. Никаких сомнений. Кровь – это пища. Пища – это выживание. А для Соломона кровь означала новые проблемы и сложности. Она будто дверь, захлопнувшаяся перед носом. Теперь нельзя поговорить с человеком, который, скорее всего, вломился в жилище Холли, и узнать, что же он искал. Несомненно, мучивший Такера расспросил его и получил нужные ответы. На теле Такера выше пояса – четыре кровавые полосы. Кожу и мясо срезали аккуратными полосами. Две – по сторонам позвоночника. Еще две – на шее. Точность надрезов говорит об изрядном умении обращаться с охотничьим ножом и о палаческих навыках.
