Китти устало пожала плечами.
Анна, смотревшая на поникший одуванчик, и виду не подала, что слышит их. Словно разговор шел о весе другой девочки.
Либ вздохнула:
– Тогда принеси, пожалуйста, кувшин чистой воды и чайную ложку.
– Хотите что-нибудь перекусить? – выходя, спросила Китти. Фраза смутила Либ. – Или подождете до ужина?
– Могу подождать, – ответила Либ.
Когда горничная ушла, Либ пожалела о сказанном, поскольку была голодна. Но почему-то в присутствии Анны О’Доннелл Либ не могла объявить о том, что хочет есть. И это совершенно нелепо, напомнила она себе, потому что девчонка – притворщица.
Анна снова бормотала свою молитву к Доротее. Либ велела себе проигнорировать это. Ей и прежде приходилось мириться с еще более раздражающими привычками. Тот мальчик со скарлатиной, за которым она ухаживала, – он все время отхаркивался на пол. Или та сумасшедшая старушка, которая считала лекарство ядом и отталкивала руку Либ, проливая его ей на платье.
Теперь девочка очень тихо напевала, сложив руки на оконченном шитье. Она не делала тайны из этого гимна. Пожалуй, Анна хотела сохранить в тайне лишь молитву к Доротее.
Чу! Слушай гимн небесный,
Ангельские хоры в вышине.
Херувимов, серафимов
Неустанно льется песня…
Когда Китти принесла кувшин воды, Либ похлопала по свисающей хлопьями штукатурке.
– Что это такое, можно узнать?
– Стена, – ответила Китти.
Девочка чуть слышно хихикнула.
– Я имею в виду, из чего она сделана? – спросила Либ.
Лицо горничной прояснилось.
– Из глины.
– Только из глины? Правда?
– Да, но в фундаменте есть камни, чтобы отгонять крыс.
Когда она ушла, Либ воспользовалась маленькой костяной ложкой, чтобы попробовать воду из кувшина. Ни намека на какую-то примесь.
– Хочешь пить, дитя? – (Анна покачала головой.) – Может быть, все же выпьешь глоток?
Тут она перестаралась – слишком сильно въелись в нее привычки медсестры. И Либ тут же напомнила себе, что ей нет никакого дела до того, попьет плутовка или нет.
Однако Анна открыла рот и без усилия проглотила ложку воды.
– О, прости меня, если я подкреплю свои силы, – пробормотала она.
Обращалась она, разумеется, не к Либ, а к Господу.
– Еще?
– Нет, спасибо, миссис Райт.
Либ записала:
13:13, одна чайная ложка воды.
Она полагала, что количество не так уж важно, но ей хотелось составить полный отчет обо всем, что проглотила девочка во время ее дежурства.
Теперь действительно не осталось никаких дел. Либ села на второй стул. Он стоял рядом со стулом Анны, их юбки почти соприкасались, но поставить его было больше некуда. Либ подумала о предстоящих долгих часах, и ей стало не по себе. Она проводила с другими частными пациентами месяцы напролет, но здесь было иное, ведь она следила за девочкой, точно хищная птица, и Анна это понимала.
Тихий стук в дверь заставил Либ подскочить.
– Малахия О’Доннелл, мэм.
Фермер постучал себя по пуговицам вылинявшего жилета.
– Мистер О’Доннелл… – Либ пожала его жесткую руку.
Либ поблагодарила бы его за гостеприимство, но это показалось ей не совсем уместным, ведь она здесь в роли шпиона.
Мистер О’Доннелл был приземистым и жилистым, худым, как жена, но не таким ширококостным. Анна пошла в отца. Но ни у кого из этой семьи нет лишнего жира. Худые, как марионетки в кукольном театре.
Наклонившись, он поцеловал дочь около уха:
– Как ты, крошка?
– Очень хорошо, папочка.
Малахия О’Доннелл стоял, кивая.
Либ почувствовала разочарование. Она ожидала от отца семейства чего-то большего. Главный организатор закулисных интриг или по меньшей мере один из заговорщиков, столь же язвительный, как его жена. Но этот увалень…
– Вы держите шортгорнов, мистер О’Доннелл?
– Ну, сейчас совсем немного, – ответил он. – Я беру в аренду пару заливных лугов для пастбища. И продаю… сами знаете что, для удобрения.
Либ поняла, что он имеет в виду навоз.
– Скот иногда… – Малахия умолк. – Можно сказать, с ними больше беспокойства, чем выгоды. То отобьются от стада, то ноги переломают, то застрянут где-нибудь…
Что еще Либ видела во дворе фермы?
– Наверное, у вас есть домашняя птица?
– Теперь они будут принадлежать Розалин, миссис О’Доннелл. – Мужчина кивнул в последний раз, словно договорившись о чем-то, и погладил дочь по волосам. Выходя, он обернулся: – Хотел сказать… Там парень из газеты.
– Прошу прощения?
Малахия указал в сторону окна. Сквозь закопченное стекло Либ увидела фургон.
– Туда нужно отвести Анну.
– Куда отвести? – резко спросила Либ.
Право, о чем только думают люди из комитета, когда организуют наблюдение в этой тесной и грязной лачуге, а потом вдруг отправляют ребенка неизвестно куда?
– Чтобы сделать ее портрет, – объяснил отец. – Сфотографировать.
На одной стороне фургона вычурными буквами была сделана надпись: «РЕЙЛИ И СЫНОВЬЯ, ФОТОГРАФЫ». С кухни доносился незнакомый голос. О, это уж чересчур! Сделав несколько шагов, Либ вспомнила, что ей нельзя отходить от девочки. Она остановилась, обхватив себя руками.
В комнату ворвалась Розалин О’Доннелл.
– Мистер Рейли готов сделать твой дагеротип, Анна.
Девочка кивнула.
– Это действительно нужно? – спросила Либ.
– Его должны напечатать в газете.
Напечатать портрет этой маленькой плутовки, словно она королева. Или, скорее, двухголовый бык.
– Студия далеко отсюда?
– Он сделает это прямо в фургоне.
Миссис О’Доннелл ткнула пальцем в окно.
Либ выпустила девочку вперед, но оттолкнула от ведра без крышки, из которого резко пахло химикалиями. Она узнала запах алкоголя и… был ли это эфир или хлороформ? Эти неприятные запахи вызвали в ее памяти Шкодер, где в ходе непрерывных ампутаций обезболивающие кончались очень быстро.
Помогая Анне подняться по откидным ступеням, Либ снова сморщила нос, почувствовав более сложный неприятный запах. Что-то вроде уксуса и гвоздей.
– Писака был и ушел, да? – спросил находящийся внутри мужчина с прилизанными волосами; Либ прищурила глаза. – Журналист, который пишет про девчушку.
