В ее глазах небесный свет сияет,
Как хороша, сама она не знает.
И ангел пожелал ее забрать,
Уж не вернется на Лох-Ри она опять.
Либ толкнула входную дверь хижины, и распахнулась верхняя ее часть.
В пустой кухне пылал камин. В углу кто-то шуршал – крыса? В Шкодере Либ перестала бояться грызунов и прочую нечисть. На ощупь найдя задвижку, она открыла нижнюю часть двери. Потом пересекла комнату и наклонилась, чтобы заглянуть в зарешеченную нижнюю часть буфета.
Глаза-бусинки курицы. Всего около десятка птиц, которые принялись тихо кудахтать. Либ подумала, что их заперли от лисиц.
Она заметила только что снесенное яйцо. Ей пришло в голову, что, возможно, Анна О’Доннелл высасывает яйца ночью и съедает скорлупу, не оставляя следов.
Отступив назад, Либ споткнулась обо что-то белое. Блюдце, край которого высовывался из-под буфета. Какая беспечная прислуга! Либ подняла блюдце, и из него пролилась жидкость, замочив ей манжету. Фыркнув, она отнесла блюдце к столу.
Только теперь до нее дошло. Либ лизнула мокрую руку – безошибочный вкус молока. Стало быть, великая притворщица не выдумывает особых сложностей. Нет нужды доставать яйцо, когда для нее приготовлено блюдце молока, которое она, как собака, вылакает в темноте.
Либ испытывала скорее разочарование, чем триумф. Чтобы обнаружить такое, вряд ли нужна обученная медсестра. Похоже, ее работа окончена и еще до восхода солнца она отправится в повозке на железнодорожную станцию.
Дверь со скрипом открылась, и Либ резко обернулась, словно это ей приходится что-то прятать.
– Миссис О’Доннелл…
Ирландка приняла обвинение за приветствие.
– С добрым утром, миссис Райт. Надеюсь, вы выспались?
За ее спиной стояла Китти, согнувшись под тяжестью двух ведер.
Либ подняла блюдце – как она сейчас заметила, со щербинами в двух местах.
– Кто-то в этом доме прячет молоко под буфетом. – (Розалин О’Доннелл разомкнула обветренные губы, словно собираясь рассмеяться.) – Могу лишь предположить, что ваша дочь украдкой пьет это молоко.
– В таком случае вы предполагаете чересчур много. Нет такого фермерского дома в наших краях, в котором не оставляли бы на ночь блюдце с молоком.
– Для маленького народца, – словно дивясь невежеству англичанки, с полуулыбкой проговорила Китти. – А иначе они обидятся и станут ругаться.
– Вы полагаете, я поверю, что молоко для фей?
Розалин О’Доннелл сложила на груди костистые руки:
– Верьте, во что вам угодно. Капля молока никому не навредит.
Либ лихорадочно соображала. Обе – хозяйка и прислуга – могут и не сообразить, почему молоко было под буфетом. Хотя это еще не значит, что Анна О’Доннелл четыре месяца кряду не пила по ночам из блюдца для фей.
Наклонившись, Китти открыла низ буфета:
– А ну, кыш отсюда! В траве полно слизней. – И она принялась подолом подгонять куриц к двери.
Открылась дверь спальни, и выглянула монахиня, говоря, как обычно, шепотом:
– Что-то случилось?
– Ничего не случилось, – ответила Либ, не желая говорить о своих подозрениях. – Как прошла ночь?
– Спокойно, слава Богу.
То есть сестра Майкл не поймала девочку за едой. Но насколько она старалась, веруя в то, что неисповедимы пути Господни? Либ пока не могла уразуметь, будет толк от монахини или она станет лишь помехой.
Миссис О’Доннеллл сняла с огня котелок. Взяв швабру, Китти принялась выметать из буфета к двери зеленоватый куриный помет.
Монахиня вновь исчезла в спальне, оставив дверь приоткрытой.
Либ как раз снимала плащ, когда со двора вошел с охапкой торфа Малахия О’Доннелл.
– Миссис Райт…
– Мистер О’Доннелл…
Он свалил торф у огня, потом повернулся, чтобы уйти.
Либ не забыла спросить его:
– Скажите, есть тут где-нибудь напольные весы, чтобы я взвесила Анну?
– Нет.
– Тогда как же вы взвешиваете скот?
Малаки почесал багровый нос:
– На глазок, думаю.
Из спальни послышался детский голос.
– Она уже проснулась? – с просиявшим лицом спросил отец.
Пройдя мимо него, миссис О’Доннелл вошла к дочери в тот момент, когда оттуда вышла с сумкой сестра Майкл.
Либ двинулась вслед за матерью, однако отец поднял руку:
– Вы хотели спросить… еще о чем-то.
– Разве?
Либ уже следовало находиться рядом с ребенком, чтобы не было промежутка между сменой одной сестры и следующей. Но она не могла взять и уйти во время разговора.
– О стенах. Китти сказала, вы спрашивали про них.
– О стенах, да.
– Туда кладут немного… навоза вперемешку с глиной. А для связывания – вереск и шерсть, – сказал Малахия О’Доннелл.
– Шерсть – неужели?
Либ скосила глаза в сторону спальни. Может ли этот явно находчивый мужик быть подсадной уткой? Могла ли его жена зачерпнуть немного еды из котелка, прежде чем метнуться в спальню к дочери?
– И кровь, и капля пахты, – добавил он.
Либ уставилась на него. Кровь и пахта – как приношение на некий примитивный алтарь.
Когда Либ наконец попала в спальню, то нашла там Розалин О’Доннелл, сидящую на маленькой кровати, и Анну на коленях подле матери. За это время девочка вполне успела бы проглотить пару лепешек. Либ кляла себя за нелепую вежливость, которая заставила ее болтать с фермером. А также и монахиню за то, что так быстро улизнула. Учитывая, что накануне вечером Либ осталась на чтение молитв, неужели монахиня не могла задержаться утром на минуту? И более того, та должна была дать Либ, как более опытной медсестре, полный отчет о ночной смене.
Анна говорила тихим, но ясным голосом. Непохоже было, что она минуту назад запихивала в себя еду.
– Он пребывает во мне, а я пребываю в Нем.
Эти строчки напоминали стихи, но, зная ребенка, можно было догадаться, что это Священное Писание.
Мать не молилась, а лишь кивала, как обожатель на балконе.
– Миссис О’Доннелл, – обратилась к ней Либ.
Розалин О’Доннелл приложила палец к сухим губам.
– Вы не должны здесь находиться, – сказала Либ.
– Неужели мне нельзя поздороваться с Анной? – Розалин О’Доннелл наклонила голову набок.
Анна с непроницаемым лицом и виду не подала, что слышит.
– Только не так, – с расстановкой произнесла Либ, – без одной из сестер. Вы не должны врываться в комнату Анны раньше нас или иметь доступ к ее вещам.
