Ирландка поднялась с упрямым видом:
– И какая мать не захочет помолиться с собственным дорогим чадом?
– Вы, безусловно, вправе приветствовать ее утром и вечером. Это все для вашего блага, вашего и мистера О’Доннелла, – добавила Либ, чтобы смягчить последующие слова. – Но вы ведь хотите доказать свою непричастность к каким бы то ни было уловкам?
Вместо ответа Розалин О’Доннелл фыркнула. Выходя, она бросила через плечо:
– Завтрак в девять.
Оставалось еще почти четыре часа. Либ очень хотелось есть. Но на фермах свой распорядок дня. Надо было утром попросить хоть что-то у прислуги Райан в пабе – хотя бы корку хлеба.
В школе Либ с сестрой всегда испытывали голод. Это было время, когда они хорошо ладили – общие для двух узниц чувства, как поняла сейчас Либ. Умеренность в еде считалась в особенности благотворной для девочек, потому что нормализует пищеварение и воспитывает характер. Либ полагала, что у нее достаточно самообладания, но чувство голода отвлекало, заставляя думать только о еде. Поэтому во взрослой жизни она старалась никогда не пропускать приема пищи.
Анна перекрестилась и поднялась с колен:
– С добрым утром, миссис Райт.
Либ рассматривала девочку с недовольством, смешанным с уважением:
– С добрым утром, Анна.
Даже если девочка съела или выпила что-то во время дежурства монахини или только что с матерью, этого было не много – самое большее кусок со вчерашнего утра.
– Как прошла ночь?
Либ достала свою записную книжку.
– Ложусь я, сплю и встаю, – снова перекрестившись и сняв ночной колпак, процитировала Анна, – ибо Господь защищает меня.
– Отлично, – произнесла Либ, не зная, что еще сказать.
Она заметила внутри колпака много выпавших волос.
Девочка расстегнула ночную рубашку, приспустила ее и завязала рукава вокруг пояса. Странная диспропорция между худыми плечами и пухлыми запястьями и кистями, между узкой грудью и раздутым животом. Потом она ополоснулась водой из таза.
– Пусть лицо твое засияет… – еле слышно проговорила она, после чего, дрожа, вытерлась.
Либ вытащила из-под кровати пустой ночной горшок:
– Ты пользовалась им, девочка?
Анна кивнула:
– Сестра отдала его Китти, чтобы вылила во дворе.
Что в нем было? Надо было спросить, но Либ не решилась.
Анна вновь натянула на плечи ночную рубашку. Потом смочила небольшую тряпицу и, засунув руку под рубашку, застенчиво протерла каждую ногу, балансируя на другой. Чтобы не упасть, она держалась за комод. Сорочка, панталоны, платье и чулки, которые она надела, были вчерашними.
Обычно Либ настаивала на ежедневной смене белья, но в такой бедной семье не чувствовала себя вправе это сделать. Перед тем как начать осмотр девочки, она развесила простыни и одеяло на спинке кровати для проветривания.
Вторник, 9 августа, 5:23.
Выпила одну чайную ложку воды.
Пульс: 95 ударов в минуту.
Дыхание: 16 вдохов в минуту.
Температура нормальная.
Всегда было сложно оценить температуру. Это зависело от того, теплей или холодней были в тот момент пальцы медсестры, чем подмышка пациента.
– Высунь, пожалуйста, язык.
Либ взяла себе за правило осматривать язык пациента, хотя обычно затруднялась определить, что он говорит о здоровье. Язык Анны был красным, необычно плоским в задней части, в то время как обыкновенно там бывают мелкие бугорки.
Приложив стетоскоп к пупку Анны, Либ услышала слабое бульканье. Правда, это могло быть вызвано смешиванием воздуха и воды и не доказывало присутствия пищи. Она написала:
Звуки в полости живота неопределенного происхождения.
Сегодня надо будет спросить доктора Макбрэрти об этих опухших лодыжках и кистях. Либ считала весьма сомнительным, что любые симптомы, сопровождающие ограничение в еде, идут на пользу, и рано или поздно они заставят девочку отказаться от этой нелепой затеи. Либ перестелила постель, разгладив простыни.
В этот второй день сиделка и подопечная освоились с новым распорядком. Они читали – Либ заинтересовалась нечестивыми делами мадам Дефарж
[4], описанными в журнале «Круглый год», – и немного поболтали. Девочка на свой возвышенный лад была очаровательна. Либ трудно было свыкнуться с мыслью, что Анна – обманщица, большая лгунья в краю, известном своими лгунами.
По несколько раз в час Анна шептала какие-то слова – как полагала Либ, молитву к Доротее. Помогало ли ей это укреплять решимость всякий раз, как ее желудок сжимался от голода?
Позже Либ вывела Анну на прогулку, но только во двор фермы, потому что по небу ходили тучи. Либ обратила внимание на запинающуюся походку Анны, но девочка сказала, что она всегда так ходит. Гуляя, она распевала гимны, как бравый солдат.
– Ты любишь загадки? – спросила Либ во время паузы в пении.
– Я никаких не знаю.
– Не может быть! – Либ помнила детские загадки более живо, чем все, что приходилось заучивать в школе. – Вот, послушай: «Нет такого царства на земле, которое я не прошел бы из конца в конец. День ли, ночь ли – меня нет, и меня не видно. Что я такое?»
У Анны был озадаченный вид, и Либ повторила загадку еще раз.
– Меня нет, и меня не видно, – сказала Анна. – Значит ли «меня нет» – я не существую или меня не увидеть?
– Второе, – подсказала Либ.
– Кто-то невидимый, – пробормотала Анна, – странствующий по всей земле…
– Или что-то невидимое, – вставила Либ.
Брови девочки разгладились.
– Ветер?
– Очень хорошо. Ты быстро схватываешь.
– Еще одну, пожалуйста.
– Хм, посмотрим… «Земля белым-бела, – начала Либ. – На ней черные семена. Пусть умный школяр загадку отгадает».
– Бумага и на ней написано чернилами?
– Умница.
– Это из-за слова «школяр».
– Тебе надо вернуться в школу, – сказала Либ.
Анна перевела глаза на корову, жующую траву:
– Мне хорошо дома.
– Ты умная девочка.
Комплимент прозвучал скорее как обвинение.
На небе сгущались тучи, и Либ заспешила с Анной в душную хижину. Но дождь так и не пошел, и она пожалела, что они не остались на улице дольше.
Китти наконец принесла завтрак Либ – два яйца и чашку молока. На этот раз голод заставил Либ есть так быстро, что на зубах заскрипели кусочки скорлупы и песок. Яйца воняли торфом – без сомнения, их пекли в золе.
