Анна взяла маленький пакетик с волосами и засунула его обратно вовнутрь Девы Марии.
Волосы более темнее, чем у нее. Подруги? Или брата? Да, Анна могла попросить у Пэта локон перед его отплытием в Америку.
– Какие молитвы читают протестанты? – спросила девочка.
Вопрос этот озадачил Либ. Она собралась с духом, чтобы дать банальный ответ по поводу схожести традиций. Но вместо этого неожиданно для себя ответила:
– Я не молюсь. – (Анна широко раскрыла глаза.) – И уже много лет не хожу в церковь, – добавила Либ.
Назвался груздем – полезай в кузов.
– «Больше счастья, чем праздник», – процитировала Анна.
– Прошу прощения?
– Молитва приносит больше счастья, чем праздник.
– Похоже, это мне не помогает. – Собственное признание заставило Либ смутиться. – У меня не было ощущения, что я получаю отклик.
– Бедная миссис Райт, – пробормотала Анна. – Почему вы не хотите назвать свое имя?
– Почему бедная? – спросила Либ.
– Потому что ваша душа должна быть одинокой. Та тишина, которую вы слышали, когда пытались молиться, – знак, что вас слушает Господь.
Лицо ребенка сияло.
Шум у входной двери избавил Либ от продолжения разговора. Мужской голос перекрывал голос Розалин О’Доннелл. Разобрав лишь несколько слов, Либ поняла, что этот английский джентльмен рассержен. Потом входная дверь захлопнулась.
Девочка даже не подняла глаз от книги «Сад души».
Пришла Китти, чтобы проверить, готова ли лампа к ночи.
– Я слыхала от одной женщины, – предостерегла она Либ, – что пары́ ночью загорелись и сожгли семью!
– Наверное, стекло у той лампы было закопченным, – сказала Либ, – так что не забудь почистить это стекло.
– Хорошо. – Китти зевнула, широко открыв рот.
Полчаса спустя рассерженный проситель вернулся.
Минуту спустя он входил в комнату Анны, а следом за ним Розалин О’Доннелл. Огромный выпуклый лоб, обрамленный длинными серебристыми кудрями. Он представился Либ как доктор Стэндиш, главный врач дублинского госпиталя.
– У него с собой записка от доктора Макбрэрти, – помахав листком, сказала Розалин О’Доннелл, – в которой тот просит нас сделать исключение и принять доктора Стэндиша как самого важного посетителя.
– Учитывая, что я здесь лишь по соображениям профессиональной этики, – отрывисто начал Стэндиш с сильным английским акцентом, – я не намерен терять время, бегая взад-вперед по этим вонючим переулкам, чтобы получить разрешение осмотреть ребенка. – Он остановил на Анне бледно-голубые глаза.
У девочки был встревоженный вид. Боится, что этот врач обнаружит нечто такое, чего не заметили Макбрэрти и медсестры? Или просто дело в том, что этот человек такой строгий?
– Можно предложить вам чашку чая, доктор? – спросила миссис О’Доннелл.
– Нет, благодарю вас.
Это было сказано так отрывисто и резко, что мать попятилась, закрыв за собой дверь.
Доктор Стэндиш стал принюхиваться:
– Когда эту комнату последний раз окуривали, сестра?
– Свежий воздух поступает из окна, сэр…
– Позаботьтесь об этом, – сказал он. – Хлорная известь или цинк. Но сначала разденьте, пожалуйста, ребенка.
– Я уже сделала все ее обмеры, может быть, желаете взглянуть? – предложила Либ.
Доктор отмахнулся от записной книжки Либ, настояв на том, чтобы девочку раздели догола.
Стоя на плетеном коврике с опущенными вдоль тела руками, девочка дрожала. Острые лопатки и локти, выпуклые икры и живот. Анна не была бесплотной, но вся ее плоть опустилась вниз, словно девочка медленно таяла. Либ отвела глаза. Разве стал бы истинный джентльмен выставлять на всеобщее обозрение одиннадцатилетнюю девочку, как ощипанного гуся на крюке?
Не переставая отдавать команды, Стэндиш щупал Анну, обстукивал ее холодными инструментами.
– Высунь язык. – Он запустил палец ей в глотку, и Анна закашлялась. – Так больно? – спрашивал он, надавливая на ребра. – А так? Что-нибудь чувствуешь?
Анна на все качала головой, однако Либ ей не верила.
– Можешь сильней наклониться? Вдохни и задержи дыхание! – скомандовал доктор. – Покашляй. Еще. Сильней. Когда последний раз был стул?
– Не помню, – прошептала Анна.
Он надавил на деформированную ногу.
– Здесь больно? – (Анна чуть дернула плечами.) – Отвечай!
– Слово «больно» не годится.
– Ну а какое подошло бы?
– Гудение.
– Гудение?
– Кажется, что она гудит.
Стэндиш фыркнул и, приподняв опухшую стопу девочки, поскреб подошву ногтем.
Гудение? Либ попыталась представить себе, что она распухла и каждая клетка напряжена и готова лопнуть. Как будто ощущаешь высокочастотную вибрацию и все тело как натянутый лук?
Наконец Стэндиш велел девочке одеться и убрал инструменты в саквояж.
– Как я и думал, обычный случай истерии, – обронил он в сторону.
Либ пришла в замешательство. Девочка не была похожа на истеричку – ни тика, ни обмороков, ни паралича, ни конвульсий. Ни застывших взглядов, ни вскриков.
– У меня на отделении и прежде бывали ночные едоки – пациенты, не желавшие принимать пищу в чьем-либо присутствии, – добавил он. – Этот случай отличается только тем, что она сама довела себя до крайности частичного голодания.
Частичное голодание. Значит, Стэндиш полагает, что Анна таскает пищу по ночам, но в меньших количествах, чем необходимо? Или, может быть, она получала почти достаточно до начала наблюдения в понедельник утром, но с тех пор совсем ничего? Либ ужасно боялась, что дело именно в этом. Ближе ли Анна к голоданию или нормальному здоровью? Как измерить степень жизнеспособности?
Завязывая тесемки на талии, Анна не подавала виду, что слышит слова доктора.
– Мое предписание очень простое, – сказал Стэндиш. – Кварта молока с арроурутом три раза в день.
Либ уставилась на него, потом произнесла:
– Она ничего не возьмет в рот.
– Тогда влейте это в нее, как в овцу, женщина!
Анна еле заметно вздрогнула.
– Доктор Стэндиш! – запротестовала Либ.
Она знала, что персонал психиатрических клиник и тюрем часто прибегает к насилию, но…
– Если мой пациент второй раз отказывается от еды, моим медсестрам предписан регламент использования резиновой трубки, сверху или снизу.
Либ не сразу поняла, что он имел в виду под словом «снизу». А когда поняла, шагнула вперед, встав между ним и Анной:
