Либ вздохнула. Как ей хочется лечь спать.
– Сама отвечу на ваши вопросы, вас это устроит?
– Все вопросы? – Молодой человек скривил рот.
– Разумеется, нет.
– Тогда мой ответ «нет», – ухмыльнулся он.
– Делайте что хотите, – ответила Либ. – Я задерну занавески. – Поднявшись еще на две ступени, она добавила: – Если будете досаждать нам и мешать проведению надзора, то навредите своей репутации и принесете газете сомнительную славу. И без сомнения, навлечете на себя гнев комитета в целом.
– Вы знакомы с вашими нанимателями?! – раздался хохот парня. – Это отнюдь не гневный пантеон богов, вооруженных громами и молниями. Врач-шарлатан, падре, трактирщик и несколько их дружков, вот и весь ваш комитет.
Либ пришла в замешательство. Макбрэрти утверждал, что в комитет входят важные люди.
– Остаюсь при своем мнении, – сказала Либ, – от меня вы узнаете больше, чем от О’Доннеллов, которых намерены изводить.
– Отлично! – Берн смерил ее взглядом светлых глаз.
– Тогда завтра днем?
– Прямо сейчас, сестра Райт. – Он рукой поманил ее вниз.
– Уже почти десять, – запротестовала Либ.
– Мой редактор спустит с меня шкуру, если я не пришлю со следующей почтой что-нибудь стоящее. Ну пожалуйста! – В его голосе было что-то мальчишеское.
Чтобы покончить с этим, Либ спустилась по лестнице и села за стол.
– Что у вас там? – кивнула она на его заляпанную чернилами записную книжку. – Гомер и Платон?
Берн с кривой улыбкой перелистывал свои записи:
– Разнообразные мнения попутчиков, которым сегодня было отказано в приеме. Целитель из Манчестера, намеревающийся вернуть девочке аппетит наложением рук. Какое-то медицинское светило, гораздо более меня разгневанное тем, что его отвергли.
Либ поморщилась. Последнее, что ей хотелось бы обсуждать, – доктор Стэндиш и его рекомендации. Ей пришло в голову, что, если журналист не видел вечером у Райана дублинского врача, значит Стэндиш сразу после осмотра Анны укатил в столицу.
– Одна женщина предложила купать девочку в масле, чтобы какая-то его часть могла проникнуть в организм сквозь поры, – сказал Берн. – А некий мужчина уверял меня, что его кузен из Бостона достиг заметных результатов с магнитами. – (Либ тихо рассмеялась.) – Что ж, вы заставляете меня собирать все по крохам. – Берн снял колпачок с ручки. – Так зачем нужна вся эта таинственность? Что же вы помогаете О’Доннеллам скрыть?
– Напротив, для обнаружения обмана этот надзор проводится со всей возможной тщательностью, – ответила она. – Ничто не должно отвлекать нас от наблюдения за каждым движением девочки, чтобы увериться в том, что она не принимает пищу.
Берн перестал писать и откинулся на спинку скамьи:
– Довольно варварский эксперимент? – (Либ сжала губы.) – Предположим, озорница каким-то образом украдкой получала пищу с самой весны, – продолжал Берн, и в этой деревне фанатиков его реализм воспринимался с облегчением. – Но если ваш надзор столь безупречен, это означает, что Анна О’Доннелл не ест уже три дня.
Либ с трудом сглотнула. Именно этого она начала опасаться, но не хотела признаваться в этом журналисту.
– Не думаю, что он настолько безупречен. Полагаю, что во время дежурства моей сменщицы… – Неужели она действительно собирается безосновательно обвинять свою коллегу? Либ вовремя остановилась. – Надзор проводится на благо Анны, чтобы освободить ее из пут обмана.
Безусловно, Анна стремится вновь стать обыкновенным ребенком, так ведь?
– Заставляя ее голодать?
У этого малого такой же аналитический ум, как у Либ, и более жесткий.
– «Надлежит проявить твердость, чтобы быть добрым», – процитировала Либ.
Берн узнал цитату:
– Гамлет убил троих или пятерых, если принять в расчет Розенкранца и Гильденстерна.
Невозможно состязаться по уму на равных с журналистом.
– Если Анна начнет слабеть, они выскажутся открыто, – настаивала Либ, – родители, горничная, тот, кто за этим стоит. Еще и потому, что я запретила собирать с посетителей пожертвования.
– Высказаться открыто, – поднял брови Берн, – взять на себя вину и предстать перед судом за мошенничество?
Либ не подумала о криминальной стороне этого дела.
– Что ж, рано или поздно голодный ребенок дрогнет и признается.
Но, говоря это, Либ с ужасом поняла, что больше этому не верит. Анна неподвластна голоду.
– Мне пора спать, мистер Берн. – Либ вскочила на ноги.
Он разгладил свои волосы:
– Если вам действительно нечего прятать, миссис Райт, тогда впустите меня, чтобы я сам увидел девочку – минут на десять, – и в следующей статье я осыплю вас похвалами.
– Мне не по душе ваш торг, сэр.
На этот раз он отпустил ее.
Вернувшись в комнату, Либ пыталась уснуть. Эти восьмичасовые смены нарушали естественный ритм организма. Она выбралась из вмятины в матрасе и взбила подушку.
Либ сидела в темноте на кровати, и вдруг ее впервые осенило: что, если девочка не врет?
На какое-то время она отбросила все факты. Как учила ее мисс Н., настоящая сестринская помощь начинается с понимания болезни, и, кроме того, сестра должна вникнуть в психическое и физическое состояние страдальца. Итак, вопрос состоял в том, верит ли девочка в свою историю.
Ответ был ясен. Анна О’Доннелл излучала убежденность. Возможно, случай истерии, но совершенно искренней.
Либ почувствовала, как у нее поникли плечи. Эта девочка с нежным лицом не враг ей, не закаленный узник. Всего лишь девочка во власти некой иллюзии, которая, сама того не зная, подходит к краю пропасти. Всего лишь пациентка, нуждающаяся в незамедлительной помощи медсестры.
Глава 3. Пост
Пост
отказываться от пищи
период воздержания,
фиксированный временными рамками, безопасный,
постоянный, стойкий, усиленный
В пять часов утра четверга Либ вошла в спальню. При мерцающем свете лампы она посмотрела на спящую Анну О’Доннелл.
– Никаких изменений? – шепотом спросила она монахиню.
Голова в чепце качнулась из стороны в сторону.
Разве может Либ сообщить ей о визите доктора Стэндиша, не высказав собственного мнения? И что может монахиня, которая верит, будто девочка питается манной небесной, вынести из его теории о том, что Анна – изводящая себя голодом истеричка?
Сестра Майкл, взяв плащ и сумку, вышла за дверь.
Лицо ребенка на подушке напоминало упавший с дерева плод. Либ заметила, что глаза Анны опухли больше обычного, возможно от лежания плашмя всю ночь. Одна щека смята от складок подушки. Это тело, как пустая страница, на которой записывается все, что с ним происходит.
