Прошла ровно неделя с тех пор, как Либ приехала из Лондона. Сколько в ней было самоуверенности – и как оказалось, неуместной. Она полагала, что к этому времени уже вернется в госпиталь и поставит на место главную медсестру. Вместо этого Либ по-прежнему заперта здесь, спит на тех же засаленных простынях, за неделю совершенно не приблизившись к пониманию Анны О’Доннелл. Только еще больше запутавшаяся, утомленная и обеспокоенная своим участием в этих событиях.
Перед рассветом в понедельник Либ подсунула записку под дверь Берна.
Придя в хижину ровно в пять, она увидела Китти, которая по-прежнему лежала на лавке. Горничная сказала, что, поскольку сегодня религиозный праздник, нужно сделать только самое необходимое.
Либ задержалась около нее. Это был реальный шанс поговорить с Китти наедине.
– Наверное, ты любишь кузину? – тихо спросила она.
– Конечно, как можно не любить нашу малышку?
Слишком громко. Либ приложила палец к губам.
– Она когда-нибудь намекала тебе, почему не хочет есть? – (Китти покачала головой.) – Ты когда-нибудь уговаривала ее что-нибудь съесть?
– Ничего я не делала. – Поднявшись, горничная в испуге заморгала. – Перестаньте меня обвинять!
– Нет-нет, я только хотела…
– Китти?
Из закутка послышался голос миссис О’Доннелл.
Что ж, она испортила все дело. Либ сразу проскользнула в спальню.
Дитя все еще спало, укрытое тремя одеялами.
– С добрым утром, – прошептала сестра Майкл и показала Либ ночную запись.
Обтирание мокрой губкой.
Выпила две чайные ложки воды.
– У вас утомленный вид, миссис Райт.
– Неужели? – вскинулась Либ.
– Люди видели, как вы бродили по всей округе.
Монахиня имеет в виду, что ее видели одну? Или с журналистом? Местные уже начали судачить?
– Прогулки на воздухе улучшают сон, – солгала она.
Когда сестра Майкл ушла, Либ некоторое время изучала собственные записи. Гладкие белые страницы, казалось, смеются над ней. Цифры не имели смысла, они говорили лишь о том, что Анна – это Анна и не похожа ни на кого другого. Хрупкая и худенькая, с пухлым лицом, живая, улыбчивая, такая маленькая. Девочка продолжала читать, раскладывать карточки, шить, вязать, молиться, петь. Исключение из всех правил. Чудо? Либ шарахалась от этого слова, но начинала понимать, почему некоторые люди так ее называют.
Анна широко раскрыла ореховые глаза с янтарными крапинками.
– Ты хорошо себя чувствуешь, дитя?
– Очень хорошо, миссис Либ. Сегодня праздник Успения Девы Марии.
– Да, я знаю, – сказала Либ. – Когда Она вознеслась на небо, правильно я говорю?
Анна кивнула, скосив взгляд на окно:
– Сегодня свет такой яркий и все предметы окружены цветными ореолами. А запах этого вереска!
Комната казалась Либ сырой и пахнущей плесенью, а пучок лиловых растений в кувшине не имел запаха. Но дети так открыты эмоциям, это дитя в особенности.
Понедельник, 15 августа, 6:17.
Мне доложили, что спала хорошо.
Температура под мышкой низкая.
Пульс: 101 удар в минуту.
Дыхание: 18 вдохов в минуту.
Показатели колеблются, но в целом ползут вверх. Это опасно? Либ в точности не знала. Делать выводы – задача врачей. Правда, непохоже, что Макбрэрти справляется с этой задачей.
Рано утром в комнату вошли О’Доннеллы вместе с Китти, сказав, что отправляются в часовню.
– Поднести первые плоды? – с горящими глазами спросила Анна.
– Конечно, – ответила ее мать.
– Что это такое? – из вежливости спросила Либ.
– Хлеб, испеченный из первых колосьев пшеницы, – ответил Малахия, – и туда добавляется чуть овса и ячменя.
– Не забудьте чернику, – вставила Китти.
– И несколько молодых картофелин с кончик большого пальца, благослови их Господь, – сказала Розалин.
Либ смотрела через закопченное окно, как компания отправилась в путь, фермер шел за женщинами. Как могут они думать о празднике на второй неделе этого надзора? Означает ли это, что их совесть чиста, размышляла Либ, или они – бессердечные чудовища? Китти не показалась ей бессердечной, скорее, та беспокоилась за кузину. Но, побаиваясь английской сиделки, Китти неправильно поняла вопрос Либ и подумала, что ее обвиняют в тайном кормлении девочки.
В это утро Либ вывела Анну на прогулку только в десять часов, потому что это время было отмечено в записной книжке. День выдался великолепный, лучший с ее приезда – яркое солнце, как бывает в Англии. Взяв девочку за руку, Либ очень осторожно повела ее.
Либ поразило, что Анна движется как-то странно, выдвинув вперед подбородок. Но было заметно, что девочка наслаждается всем окружающим. Принюхивается к воздуху, словно вокруг розы, а не коровы с курами. Гладит каждый замшелый камень, попадающийся на пути.
– Что сегодня с тобой, Анна?
– Ничего. Я счастлива. – (Либ посмотрела на нее с недоверием.) – Дева Мария изливает на все так много света, и я почти ощущаю его запах.
Может ли полное или частичное голодание открывать все поры? Обострять чувства?
– Я вижу свои ноги, – сказала Анна, – но так, словно они принадлежат кому-то другому. – Она посмотрела на изношенные ботинки брата.
Либ крепче взяла девочку за руку.
В конце тропинки, не видимый из хижины, показался силуэт мужчины в черном сюртуке. Уильям Берн. Он приподнял шляпу, и его кудри рассыпались по сторонам.
– Миссис Райт…
– Анна, думаю, ты знакома с этим джентльменом, – очень осторожно произнесла Либ. Знает ли она его на самом деле? Комитет может отстранить ее за организацию этой встречи, если об этом узнает кто-то из его членов. – Мистер Берн, это Анна О’Доннелл.
– С добрым утром, Анна.
Берн пожал девочке руку, и Либ заметила, что он рассматривает ее распухшие пальцы.
Либ начала с банальных пустяков про погоду, а сама обдумывала дальнейшие шаги. Куда им пойти, чтобы их не заметили? Когда семья вернется с мессы? Она увела Берна с Анной в сторону от деревни. Они вышли на проселочную дорогу, которой, судя по всему, редко пользовались.
– Мистер Берн – посетитель, миссис Либ?
Застигнутая врасплох вопросом ребенка, Либ покачала головой. Нельзя допустить, чтобы Анна рассказала родителям о том, что сиделка нарушила собственное правило.
– Я приехал сюда ненадолго, осмотреть достопримечательности, – пояснил Берн.
