– Как далеко вы зайдете, чтобы спасти эту девочку?
И только когда Берн об этом спросил, Либ осознала, что знает ответ.
– Я ни перед чем не остановлюсь. – (Он скептически поднял бровь.) – Я не та, за кого вы меня принимаете, мистер Берн.
– И за кого же я вас принимаю?
– Спорщица, непоседа, жеманная вдова. Хотя правда в том, что никакая я не вдова. – Эти слова сами сорвались с губ Либ.
Услышав это, ирландец выпрямился:
– Вы не были замужем?
На его лице промелькнуло любопытство, или это было отвращение?
– Была. И, насколько мне известно, все еще замужем. – Либ с трудом верила, что выбалтывает свой худший секрет, и кому – газетному корреспонденту. Но в этом было также и торжество, то редкое ощущение, когда рискуешь всем. – Райт не умер, он… – Скрылся с имуществом? Порвал с ней и сбежал? Покинул ее? – Он ушел от меня.
– Но почему?! – взорвался Берн.
– Значит, была причина! – Либ так резко дернула плечом, что его прошила боль.
Она могла бы рассказать ему о ребенке, но не хотела, не сейчас.
– Нет! Вы неправильно меня поняли, вы…
Либ пыталась припомнить, когда еще этот мужчина не находил слов.
– Каким нужно быть человеком, чтобы оставить вас? – спросил он.
К глазам Либ подступили слезы. Просто ее застала врасплох сочувственная нотка в его голосе.
А вот родители в свое время ей не сочувствовали. Скорее, были потрясены тем, что Либ так не повезло и она потеряла мужа меньше чем через год после свадьбы. Или думали, что их дочь в какой-то степени проявила беспечность, хотя никогда не говорили об этом вслух. Тем не менее они помогли ей перебраться в Лондон и выдать себя за вдову. Этот тайный сговор настолько шокировал сестру Либ, что та перестала разговаривать со всеми. Единственный вопрос, который мать и отец не задали Либ, был: «Как он мог?»
Либ сильно заморгала, поскольку ей была нестерпима мысль о том, что Берн подумает, будто она плачет из-за мужа, который действительно не стоил ни единой слезы. Вместо этого она чуть улыбнулась.
– А еще англичане называют ирландцев глупыми! – добавил он.
Либ громко рассмеялась, но сразу же прикрыла рот рукой.
И тут Уильям Берн поцеловал ее так стремительно и крепко, что она чуть не опрокинулась на кровать. Ни слова, только этот поцелуй, а потом он вышел из комнаты.
Как это ни странно, несмотря на всю путаницу в голове, она быстро уснула.
Проснувшись, Либ пошарила на столе в поисках часов и нажала кнопку. Часы пробили у нее в кулаке: один, два, три, четыре. Утро пятницы. Только тогда она вспомнила, как Берн поцеловал ее. Нет, как они с ним целовались.
Чувство вины заставило Либ вскочить с постели. Разве может она быть уверена, что Анне ночью не стало хуже, что она не испустила последний вздох? Всегда этой ночью будь подле меня, свети и оберегай. Она жаждала очутиться в тесной душной комнатушке. Впустят ли ее О’Доннеллы после того, что она сказала на собрании?
Не зажигая даже свечи, Либ на ощупь оделась. Спустившись по лестнице, она долго возилась с входной дверью, пытаясь отодвинуть засов.
Все еще темно. Убывающая луна в окружении легких облаков. Так тихо, так безлюдно, словно страну опустошила какая-то катастрофа и Либ одна шагает по топким тропинкам.
В хижине О’Доннеллов светилось только одно оконце, горевшее день и ночь вот уже одиннадцать дней и напоминающее некий ужасный глаз, позабывший, как надо моргать. Либ подошла к горящему прямоугольнику и заглянула внутрь.
Сидящая у кровати сестра Майкл вглядывается в профиль Анны. Преображенное светом маленькое лицо. Спящая красота, сама невинность. Девочка, кажущаяся совершенством, возможно, потому, что не двигается, ничего не просит, не доставляет хлопот. Иллюстрация из дешевой газеты: «Последнее дежурство. Или последний отдых ангелочка».
Наверное, Либ пошевелилась, или же сестра Майкл обладала той сверхъестественной способностью чувствовать, когда на нее смотрят, потому что она подняла глаза и сдержанно кивнула.
Приготовившись к категорическому отказу, Либ вошла в хижину.
У камина Малакхия О’Доннелл пил чай. Розалин и Китти перекладывали что-то из одной кастрюли в другую. Прислуга не поднимала головы. Хозяйка бросила взгляд в сторону Либ, но лишь на миг, словно почувствовала сквозняк. Значит, О’Доннеллы не намерены игнорировать комитет, запрещая Либ входить к себе в дом, по крайней мере сегодня.
Анна спала таким глубоким сном, что казалась восковой фигурой.
Либ сжала прохладную руку сестры Майкл, испугав монахиню.
– Спасибо, что пришли вчера вечером.
– Но от этого ведь не было толку?
– Все равно.
Солнце взошло в четверть седьмого. Словно призванная светом, Анна приподняла голову и протянула руку к пустому ночному горшку. Либ бросилась, чтобы подать его.
Девочку вырвало чем-то ярко-желтым, но прозрачным. Каким образом мог ее совершенно пустой желудок произвести нечто столь яркое из воды? Анна вздрогнула, сжимая губы, словно стряхивая с них капли.
– Тебе больно? – спросила Либ.
Безусловно, это ее последние дни.
Анна отплевывалась и отплевывалась, потом откинулась на подушку, повернув голову к комоду.
Либ записала в своей книжке:
Рвота желчью, полпинты?
Пульс: 128 ударов в минуту.
Дыхание: 30 вдохов и выдохов в минуту, влажные хрипы с двух сторон.
Вены на шее раздулись.
Температура пониженная.
Глаза остекленевшие.
Анна старела на глазах, словно само время ускорилось. Кожа становилась похожей на попорченный пергамент, на котором что-то писали чернилами, а потом стирали. Либ заметила, что, когда девочка терла ключицу, на коже оставались складки. По подушке разбросаны темно-рыжие пряди. Либ собрала их и засунула в карман передника.
– У тебя затекла шея, детка?
– Нет.
– Тогда почему ты поворачиваешь голову в ту сторону?
– Слишком яркий свет от окна, – ответила Анна.
«Используйте свой авторитет», – сказал Берн. Но какие новые аргументы может Либ привести?
– Скажи мне, – спросила она, – что это за Бог, который забирает твою жизнь в обмен на душу брата?
– Я нужна ему, – прошептала Анна.
Китти внесла поднос с завтраком.
– Как ты сегодня, крошка?
– Очень хорошо, – хриплым голосом ответила Анна.
Горничная прижала ко рту покрасневшую руку. Потом вернулась на кухню.
