– Миссис Райт, – произнесла женщина, – я не потерплю больше никаких сплетен.
Возможно, для Розалин это непостижимый ужас. Не проще ли ей поверить, что Либ все придумала?
– Это все те же грязные выдумки, которые насочиняла Анна после похорон Пэта, – продолжала Розалин, – и я велела ей не порочить бедного брата.
Либ пришлось прислониться к шершавой стене хижины. Значит, это совсем не новость для женщины. Мать понимает то, о чем молчит ребенок. Так, кажется, говорится в их пословице? Однако Анна сказала-таки. Тогда, в ноябре, скорбь по умершему брату придала ей сил признаться матери во всей постыдной истории. Розалин назвала ее лгуньей, и сейчас, глядя на чахнущую дочь, думает так же.
– Ни слова больше не хочу от вас слышать! – прорычала Розалин. – Черт бы вас побрал!
И она скрылась за дверью.
В субботу утром, сразу после шести, Либ подсунула записку под дверь Берну.
Потом она вышла из паба и поспешила прочь через топкое поле под убывающей луной. Это адово царство непоправимо сдвигалось с орбиты Царства Небесного.
Перед ней стоял боярышник у крошечного святого колодца, полуистлевшие лоскутки на ветках плясали от теплого ветра. Теперь Либ поняла суть подобного суеверия. Если существует ритуал, исполнив который она получит шанс спасти Анну, то почему не попробовать? Ради этого ребенка она поклонится дереву, или камню, или фигурке, вырезанной из репы. Либ подумала обо всех тех людях, не одно столетие уходящих от этого дерева и верящих, что они оставили здесь свои хвори и печали. Шли годы, и некоторые напоминали себе: «Если я все еще болею, то лишь потому, что лоскуток не совсем истлел».
Анна хотела покинуть свое тело, сбросить его, как старое пальто. Избавиться от сморщенной кожи, от имени, от разбитой жизни, покончить со всем этим. Да, Либ хотела бы пожелать этого девочке и даже больше – родиться вновь, согласно верованиям людей из Дальневосточного региона. Проснуться на следующий день и обнаружить, что она – другой человек. Девочка, которой не причинили ущерба, которой не надо отдавать долги и которая в состоянии съесть свою порцию еды.
А потом ей вдруг показалось, что светлеющее небо озарилось вспышкой, и Либ сразу почувствовала то, чего не ведала до этого момента, – телесные потребности неоспоримы.
Кудри Уильяма Берна были растрепаны, и жилет неправильно застегнут. Он сжимал ее записку.
– Я вас разбудила? – глупо спросила Либ.
– Я не спал. – Он схватил ее за руку.
Вопреки всему по ее телу разлилось тепло.
– Вчера вечером у Райана, – сказал Берн, – только и разговоров было что об Анне. Ходят слухи, вы сказали комитету, что она быстро слабеет. Полагаю, на эту мессу придет вся деревня.
Какое коллективное безумие охватило этих людей?
– Если они озабочены тем, что ребенку позволено себя убить, – возразила Либ, – почему бы им не пойти на штурм хижины?
– Нам, ирландцам, свойственна покорность, – выразительно пожал плечами Берн. – Или, иными словами, фатализм.
Он просунул ее руку под свою, и они пошли вперед под деревьями. Солнце уже встало, и день опять обещал быть бесконечно прекрасным.
– Вчера я был в Атлоне, – рассказывал он, – спорил с полицейским. Этот офицер, напыщенный тупица в шляпе и с мушкетом, все поглаживал усы, говоря, что данная ситуация весьма деликатна. Он сказал, что полиция не вправе вторгаться в жилище, святая святых, в отсутствие доказательств совершенного преступления.
Либ кивнула. И в самом деле, что могла сделать полиция? Все же она оценила порыв Берна сделать хоть что-нибудь.
Как же Либ хотелось рассказать ему обо всем, что она узнала ночью, и не только для облегчения души, но и потому, что беспокоилась за Анну.
Нет. Было бы предательством выдавать секрет ребенка мужчине, любому мужчине, путь даже защитнику Анны. Разве сможет Берн после этого по-прежнему относиться к этой невинной девочке? Ради Анны Либ обязана держать язык за зубами.
Никому другому она тоже не могла этого сказать. Если даже собственная мать назвала Анну лгуньей, то, скорее всего, остальные сделают то же самое. Либ не могла подвергнуть Анну медицинскому осмотру – это тело и так уже часто обследовали. Кроме того, даже если факт будет доказан, то, что Либ воспринимала как кровосмесительное изнасилование, другие назовут обольщением. Разве не бывает зачастую, что девочку – пусть даже совсем юную – обвиняют в провоцировании мужчины взглядом или жестом?
– Я пришла к ужасающему выводу, – сказала она Берну. – Анна не может жить в этой семье.
Он нахмурил брови:
– Но они – всё, что у нее есть. Только их она и знает. Что такое ребенок без семьи?
«Птенцу в гнезде места хватит», – как-то похвасталась Розалин О’Доннелл. Но что, если птенец с редким оперением окажется в чужом гнезде и птица-мать нацелит на него острый клюв?
– Верьте мне, они плохая семья, – продолжала Либ. – Они и пальцем не пошевельнут, чтобы спасти ее.
Берн кивнул.
Но убедила ли она его?
– Я видела, как умирает дитя, – проговорила она, – и больше не смогу.
– Это было по службе?
– Нет. Вы не понимаете… Мой ребенок. Моя дочь.
Берн онемел, крепче прижав к себе ее руку.
– Она прожила всего три недели и три дня.
Младенец кричал, кашлял. Должно быть, в молоке Либ было что-то кислое, и ребенок отворачивался или выплевывал его. От того немногого, что попадало ему в желудок, он как будто сжимался, словно это была не пища, а какое-то волшебное зелье для уменьшения размера.
Берн не стал говорить: «Такое случается». Он не сказал, что потеря Либ была всего лишь каплей в океане человеческих страданий.
– Райт тогда и ушел?
Либ кивнула:
– Как он сказал, незачем оставаться. – Потом она добавила: – Но в тот момент мне уже было все равно.
– Он вас недостоин, – сквозь зубы произнес Берн.
О, дело совсем не в том, кто кого достоин и кто чего заслуживает. Либ не заслужила того, чтобы потерять дочь, – она знала это даже в самые безрадостные дни. Она не делала ничего неподобающего, вопреки гнусным намекам Райта. А делала все, что должна была. Слепая судьба, непредсказуемая жизнь, история, рассказанная глупцом.
За исключением редких моментов, таких как этот, когда перед человеком мелькнет надежда повернуть судьбу в нужное русло.
Мысленно Либ пыталась ответить на вопрос мисс Н.: «Вы в состоянии пожертвовать собой?»
Либ змеей обвилась вокруг руки Берна. Оказалось, что до сего момента она еще не приняла окончательного решения.
– Я собираюсь забрать Анну с собой, – сказала она.
– Куда?
