– В любое место, прочь отсюда. – Ее глаза блуждали по плоскому горизонту. – Чем дальше, тем лучше.
Берн повернулся к ней лицом:
– Каким образом это заставит ребенка принимать пищу?
– Не могу объяснить, и у меня нет полной уверенности, но я знаю, что ей следует оставить это место и этих людей.
– Вы опять покупаете чертовы ложки, – насмешливо заметил он.
На миг Либ смутилась, потом, вспомнив о ста ложках в Шкодере, чуть улыбнулась.
– Внесем ясность, – произнес Берн со своей обычной вежливостью. – Вы собираетесь похитить девочку.
– Думаю, так это и называется, – хриплым от страха голосом сказала Либ. – Но я не собираюсь заставлять ее.
– Значит, Анна поедет с вами по своей охоте?
– Надеюсь, да, если я правильно объясню ей.
У Берна хватило такта не указать на маловероятность этого.
– Как вы предполагаете путешествовать? Нанять извозчика? Вас поймают еще до въезда в другое графство.
Либ вдруг почувствовала, как на нее наваливается усталость.
– Есть шанс, что я окажусь в тюрьме, Анна умрет, и все это будет уже не важно.
– И все же вы хотите попытаться.
В ответ Либ лишь пожала плечами. Лучше утонуть в волнах, чем пассивно стоять на берегу. Нелепо цитировать мисс Н., которая пришла бы в ужас, узнав, что одну из ее медсестер арестовали за похищение ребенка. Но подчас обучение содержит в себе больше, чем предполагает учитель.
Ее поразили сказанные Берном слова:
– Тогда это должно быть сегодня ночью.
Когда Либ пришла на дежурство в субботу в час дня, дверь спальни была закрыта. Сестра Майкл, Китти и О’Доннеллы стояли на коленях в кухне, Малахия держал в руке фуражку.
Либ собралась повернуть дверную ручку.
– Не надо! – отрывисто произнесла Розалин. – Мистер Таддеус сейчас налагает на Анну таинство покаяния.
«Покаяние» – это другое слово для исповеди, так ведь?
– Это часть соборования, – шепотом пояснила сестра Майкл.
Неужели Анна умирает? Либ покачнулась, с трудом удержавшись на ногах.
– Это не только для того, чтобы помочь пациенту пережить bona mors, – заверила ее монахиня.
– Что?
– То есть хорошую, легкую смерть. Также для человека в опасности. Известно даже, что этот обряд восстанавливает здоровье, если Богу будет угодно.
Опять сказки.
В спальне зазвенел колокольчик, и мистер Таддеус открыл дверь.
– Вы все можете войти для миропомазания.
Группа людей встала с колен и, шаркая ногами, пошла вслед за Либ.
Анна лежала, не прикрытая одеялами. На комод была накинута белая салфетка, на которой стояли: толстая белая свеча, распятие, позолоченные блюда, какой-то засушенный лист, маленькие белые шарики, кусочек хлеба, сосуды с водой и елеем и белый порошок.
Мистер Таддеус окунул в елей большой палец правой руки и начал читать молитву на латыни. Он прикасался пальцем к векам, ушам, губам, носу, рукам и, наконец, подошвам ее опухших ног.
– Что он делает? – шепотом спросила Либ у сестры Майкл.
– Стирает пятна позора. Грехи, которые она совершила каждой частью тела, – сказала монахиня на ухо Либ, не сводя преданных глаз с пастора.
На Либ накатил гнев. А как насчет грехов, совершенных против Анны?
Потом священник взял блюдо белых ватных шариков и промокнул ими каждое место, помазанное елеем. Поставил на место блюдо и вытер палец хлебом.
– Пусть это святое соборование принесет утешение и покой, – обратился он к родным Анны. – Помните, Господь утрет с их глаз все слезы.
– Благослови вас Бог, мистер Таддеус, – произнесла Розалин О’Доннелл.
– Случится это скоро или через много лет, – его музыкальный голос словно убаюкивал, – мы все встретимся вновь, чтобы больше никогда не разлучаться, в том мире, где не бывает печали и разлуки.
– Аминь!
Он вымыл руки в блюде с водой и вытер салфеткой.
Подойдя к дочери, Малахия О’Доннелл хотел было поцеловать ее в лоб. Но потом остановился, видимо решив, что теперь к ней нельзя прикасаться, как к святой.
– Тебе что-нибудь нужно, детка?
– Только одеяла, папочка, – мелко стуча зубами, ответила Анна.
Он укрыл ее одеялами до подбородка.
Мистер Таддеус сложил все принадлежности в саквояж, и Розалин проводила его до двери.
– Подождите, пожалуйста, – пройдя через комнату, окликнула его Либ. – Мне надо с вами поговорить.
Розалин О’Доннелл с такой силой схватила Либ за рукав, что лопнул шов.
– Мы не отвлекаем пастора досужими разговорами, когда он причащает.
Либ вырвала свой рукав и бросилась вслед за ним.
– Мистер Таддеус! – позвала она со двора.
– В чем дело? – Тот остановился, пнув ногой подвернувшуюся курицу.
Либ надо было выяснить, рассказала ли сейчас ему Анна о своем намерении искупить вину Пэта собственной смертью.
– Анна говорила вам о своем брате?
Его гладкое лицо напряглось.
– Миссис Райт, только ваше невежество в вопросах нашей веры оправдывает эту попытку склонить меня к нарушению тайны исповеди.
– Так, значит, вы знаете.
– Подобные бедствия не должны выноситься за пределы семьи, – продолжал он. – Анне никак нельзя было говорить с вами на эту тему.
– Но если вы убедили бы ее, объяснили, что Бог никогда…
– Несколько месяцев кряду, – перебил ее священник, – я объяснял бедной девочке, что ее грехи прощены, и, кроме того, мы не должны плохо говорить об умерших.
Либ удивленно воззрилась на него. Умершие. Он не говорил о намерении Анны пожертвовать собой ради искупления вины брата. Ее грехи. Мистер Таддеус имел в виду то, что сделал с ней Пэт. Я несколько месяцев кряду объяснял бедной девочке. Это означало, что после работы миссии, весной, Анна открыла сердце своему приходскому священнику, рассказала ему о смущении по поводу «тайного брака», о своей подавленности. И в отличие от Розалин О’Доннелл у него хватило проницательности поверить девочке. Но в качестве утешения он сказал ей только, что ее грехи прощены и она никогда больше не должна об этом вспоминать!
Когда Либ пришла в себя, пастор был уже на полпути к переулку. Она смотрела, как он исчезает за изгородью. Сколько еще таких «бедствий», которые мистер Таддеус обошел молчанием, произошло здесь – и в скольких семьях? Похоже, он не знает других способов облегчить страдания ребенка.
В задымленной хижине Китти бросала в камин содержимое маленьких сосудов: соль, хлеб, даже воду, сердито шипевшую.
