– Что ты делаешь? – спросила Либ.
– На них еще остались следы елея, – сказала прислуга, – так что их надо закопать или сжечь.
Только в этой стране кому-то придет в голову жечь воду.
Розалин О’Доннелл ставила в стенной шкафчик жестяные банки с чаем и сахаром.
– А доктор Макбрэрти? – спросила Либ. – Вы собирались пригласить его перед приходом пастора?
– Разве его не было утром? – не оборачиваясь, произнесла Розалин.
Китти теперь занималась тем, что отскабливала пригоревшую кашу от кастрюли.
– И что он сказал про Анну? – нажимала Либ.
– Что теперь она в руках Божьих.
Китти как будто пискнула. Сдерживала рыдание?
– Как и все мы, – пробубнила Розалин.
Либ пронизал приступ ярости – ярость на доктора, мать, горничную и членов комитета.
Но у нее есть миссия, и она не вправе позволить, чтобы что-то отвлекало ее.
– Эта особая месса сегодня, в полдевятого, – обратилась она к Китти нарочито спокойным голосом, – как долго длится эта церемония?
– Не могу сказать.
– Дольше обычной мессы?
– О, намного дольше, – ответила Китти. – Два часа или, может быть, три.
Либ кивнула – показать, что поражена.
– Я подумывала остаться сегодня позже, чтобы сестра смогла пойти на мессу вместе с вами.
– Не стоит, – сказала монахиня, появляясь на пороге спальни.
– Но, сестра… – запаниковала Либ. Но потом повернулась к Малахии О’Доннеллу, сидевшему у очага с газетой. – Разве не следует сестре Майкл тоже пойти, раз дитя так ее любит?
– Да, конечно.
Монахиня в замешательстве нахмурилась.
– Да, вы должны быть там с нами, сестра, – сказала Розалин О’Доннелл, – чтобы поддержать нас.
– С радостью, – откликнулась монахиня, однако вид у нее был по-прежнему озадаченный.
Пока они не передумали, Либ поспешила в спальню.
– Добрый день, Анна. – Голос ее прозвучал неестественно радостно от облегчения, что удается остаться позже обычного.
Лицо у ребенка исхудавшее, желтоватое.
– Добрый день, миссис Либ.
Лежит неподвижно, словно распухшие лодыжки приковывают ее к кровати. Время от времени по телу пробегает дрожь. Шумное дыхание.
– Немного воды?
Анна покачала головой.
Либ попросила Китти принести еще одно одеяло. Прислуга с суровым лицом вручила его.
Держись, хотелось прошептать Либ Анне на ухо, подожди совсем немного, до вечера. Но она не могла рисковать и произнести хоть слово, пока нет.
День тянулся медленно, как никогда. И все же дом был словно в лихорадке. О’Доннеллы и их горничная толкались на кухне, вполголоса переговариваясь скорбными голосами и то и дело заглядывая к Анне. Либ занималась своим делом: подкладывала Анне под голову подушки, смачивала губы платком. Она сама от волнения дышала часто.
В четыре Китти принесла миску овощного рагу. Либ заставила себя поесть.
– Хочешь чего-нибудь, крошка? – неуместно бодрым тоном спросила горничная у ребенка. – Твою штучку? – Она протянула Анне тауматроп.
– Покажи-ка, Китти.
Горничная потянула за шнурки, отчего птичка появилась в клетке, а потом улетела.
– Можешь оставить себе, – тяжело вздохнула Анна.
Лицо молодой женщины вытянулось. Но она не стала спрашивать кузину, что та имела в виду. Просто положила игрушку.
– Хочешь, поставлю тебе на колени ящик с сокровищами?
Анна покачала головой.
Либ помогла девочке лечь на подушках повыше.
– Воды?
Снова покачивание головы.
– Там этот фотограф, – сказала стоящая у окна Китти.
Либ вскочила на ноги и выглянула в окно через плечо горничной. Надпись на фургоне: «РЕЙЛИ И СЫНОВЬЯ, ФОТОГРАФЫ». Она не услышала, как подъехал фургон. И вот она представила себе, как искусно Рейли разместит фигуры для сцены у смертного ложа – сбоку падает мягкий свет, родные стоят на коленях подле Анны, медсестра в униформе со склоненной головой на заднем плане.
– Скажи ему, чтобы убирался.
Китти опешила, но спорить не стала и вышла из комнаты.
– Мои священные карточки, и книги, и вещи… – глядя в сторону ящичка, пробормотала Анна.
– Хочешь посмотреть? – спросила Либ.
Анна покачала головой:
– Они для мамочки. После.
Либ кивнула. В этом был своего рода верх справедливости – когда бумажные святые замещают ребенка из плоти. Разве Розалин О’Доннелл все это время не подталкивала Анну к могиле – пожалуй, с самой смерти Пэта в ноябре прошлого года?
Может быть, потеряв Анну, эта женщина без труда сумеет полюбить ее. В отличие от живой дочери мертвая безгрешна. Вот что выбрала для себя Розалин О’Доннелл, говорила себе Либ: быть несчастной, гордой матерью двух ангелов.
Пять минут спустя фургон Рейли медленно отъехал. Либ, наблюдая за этим из окна, подумала: «Он еще вернется». Она предположила, что посмертную композицию будет сделать даже проще.
Через час в спальню вошел Малахия О’Доннелл и тяжело опустился на колени у кровати, на которой спала его дочь. Сложив руки – белые пятна костяшек на фоне красной кожи, – он забормотал «Отче наш».
Глядя на его склоненную седеющую голову, Либ заколебалась. В этом человеке, в отличие от его жены, совершено не было злобы, и он по-своему, пассивно, любил Анну. Если бы только он сумел преодолеть это оцепенение, сумел побороться за свое чадо… Может быть, он даст Либ последний шанс?
Она заставила себя обойти вокруг кровати и наклониться к его уху.
– Когда ваша дочь проснется, – сказала она, – упросите ее поесть, ради вас самих.
Малахия не стал возражать, он лишь покачал головой:
– Она наверняка подавится.
– Подавится от глотка молока? Но оно той же консистенции, что и вода.
– Не могу.
– Почему не можете? – допрашивала Либ.
– Вы не поймете, мэм.
– Так объясните мне!
Малахия испустил долгий прерывистый вздох:
– Я обещал ей.
– Обещали, что не будете уговаривать ее поесть? – опешила Либ. – Когда это было?
– Несколько месяцев прошло.
Умная девочка Анна связала руки любящему отцу.
– Но это было, когда вы считали, что она может жить без пищи, верно?
Унылый кивок.
– В то время у нее было хорошее здоровье. Посмотрите на нее сейчас, – сказала Либ.
