Потом Либ пошла на кухню и достала из ниши у камина бутылку виски. Плеснула содержимое на подушки и бросила бутылку. Взяла жестянку с горючей жидкостью и расплескала ее по кровати, полу, стене, комоду с выдвинутым маленьким ящиком, в котором лежали сокровища. Крышку на жестянку навинтила совсем неплотно.
Теперь руки Либ щипало от горючей жидкости. Как она объяснит это потом? Она вытерла их о передник. Потом не имеет значения. Все ли готово?
Не бойся. Только верь, и она спасется.
Либ вытащила из ящика с сокровищами карточку с фигурными краями – какой-то святой, которого она не знала, – и подожгла ее над лампой. Карточка вспыхнула, фигура святого оказалась в ореоле пламени.
Очищение огнем, только огнем.
Либ дотронулась карточкой до матраса, и он моментально вспыхнул, старая солома затрещала. Горящая кровать, как некое чудо, изображенное яркой пастелью. Жар, обдающий лицо, напомнил ей о кострах в ночь Гая Фокса.
Но загорится ли вся комната? Это их единственный слабый шанс преуспеть с обманом. Достаточно ли высохла солома на крыше после трех дней солнечной погоды? Либ уставилась на низкий потолок. Старые балки казались слишком крепкими, толстые стены слишком прочными. Делать нечего – лампа раскачивалась у нее в руке, и Либ швырнула ее к балкам.
Водопад стекла и огня.
Либ бежала через двор фермы в горящем переднике и била по нему ладонями. Все же огненный дракон настиг ее. Вопль, казалось, исходил изо рта другого человека. Свернув с тропинки, она бросилась во влажные объятия болота.
Всю ночь шел дождь. Из полицейского участка в Атлоне прислали двух человек, несмотря на то что было воскресенье. Теперь они осматривали дымящиеся развалины хижины О’Доннеллов.
Либ ждала в проходе за пабом. Обожженные руки в бинтах, сильно пахнут мазью. Все замыкается на дожде, в изнеможении думала она. На том, когда ночью начался дождь. Загасил бы он огонь, перед тем как рухнут балки? Превратилась ли узкая спальня в пепелище, где не найти никаких следов, или рассказала ли она – простую как день – историю пропавшего ребенка?
Боль. Но не это больше всего досаждало Либ. Страх – за себя, конечно, но также и за девочку. Мысленно она уже называла ее Нэн, стараясь привыкнуть к новому имени. Существует стадия истощения, после которой оправиться невозможно. Тело забывает, как обходиться с пищей, органы атрофируются. Или, может быть, маленькие легкие ребенка слишком долго напрягались, или ее измученное сердце. Пожалуйста, пусть она проснется сегодня утром. Уильям Берн побудет с ней в безымянном жилище на задворках Атлона. Таков был план ее и Берна. Прошу тебя, Нэн, сделай еще глоток, съешь еще кусочек.
Либ пришло в голову, что две недели окончились. Воскресенье всегда бывало днем, когда медсестры отчитывались перед комитетом. Две недели назад, только что приехав, Либ воображала, что поразит местных своей прозорливостью в раскрытии обмана. Не такая, как сейчас, – испачканная пеплом, покалеченная, дрожащая.
У нее не было иллюзий по поводу выводов, к которым, скорее всего, придут члены комитета. Из чужака всегда готовы сделать козла отпущения. Но какое обвинение ей предъявят? Халатность? Поджог? Убийство? Или – если полиция обнаружит, что в дымящихся развалинах хижины нет следов тела, – похищение ребенка и мошенничество.
«Я найду вас в Атлоне завтра или через день», – сказала она при расставании Берну. Неужели его одурачил ее уверенный тон? Она так не считала. Как и Либ, он храбрился, но понимал, что, весьма вероятно, она окажется за решеткой. Они с девочкой сядут на борт корабля как отец с ребенком, и Либ никому не скажет о том, куда они отправятся.
Либ заглянула в свою книжку с почерневшей обложкой. Насколько правдоподобны последние детали?
Суббота, 20 августа, 20:32.
Пульс: 139.
Дыхание: вдохов и выдохов 35, влажные хрипы.
Мочи не было весь день.
Не пила воду.
Истощение.
20:47: бред.
20:59: дыхание затрудненное, сердцебиение неровное.
21:07 минут: умерла.
– Миссис Райт…
Либ неловко захлопнула записную книжку.
Рядом с ней стояла монахиня, под глазами тени.
– Как ваши ожоги сегодня?
– Это не имеет значения, – ответила Либ.
Именно сестра Майкл, возвращавшаяся после мессы, обнаружила Либ прошлым вечером, вытащила ее из болота, привела в деревню и перевязала ей руки. Либ была в таком состоянии, что никакое притворство не помогло бы.
– Сестра, не знаю, как благодарить вас.
Качание головой, опущенный взгляд.
На совести Либ было то, что она не может отплатить добром на заботу монахини. Весь остаток жизни сестра Майкл проведет в убеждении, что обе они причастны к смерти Анны О’Доннелл или по меньшей мере не смогли предотвратить ее.
Что ж, ничего с этим не поделать. Важно лишь то, что произойдет с девочкой.
Либ впервые почувствовала, что значит быть матерью. Ей пришло на ум, что если она каким-то чудом выдержит сегодняшние испытания и окажется в той комнате в Атлоне, где ее дожидается Уильям Берн, то станет для девочки матерью или кем-то очень близким.
О, сделай, сделай меня своим дитятей. Так, кажется, пелось в гимне? В будущем, когда Нэн, бывшая Анна, захочет найти виноватого, это будет Либ. Она решила, что это одна из составляющих материнства – когда мать несет ответственность за то, что вытолкнула ребенка из теплого сумрака в пугающую яркость новой жизни.
В это время мимо них проходил мистер Таддеус с мистером О’Флаэрти. С пастора сошел лоск, стал заметен его возраст. Он кивнул медсестрам с мрачной рассеянностью.
– Нет никакой нужды в том, чтобы вас расспрашивал комитет, – обратилась Либ к монахине. – Вы ничего не знаете. – Это вышло резковато. – То есть вас там не было в тот момент – вы были в часовне.
– Упокой, Господи, эту бедняжку. – Сестра Майкл перекрестилась.
Они отошли в сторону, чтобы освободить место баронету.
– Нельзя заставлять их ждать, – сказала Либ, направляясь в сторону задней комнаты.
Однако монахиня положила ладонь на руку Либ повыше повязки.
– Лучше ничего не делать и не говорить, пока вас не вызовут. Смирение, миссис Райт, и раскаяние.
Либ заморгала.
– Раскаяние?! – громко переспросила она. – Разве не им надо раскаиваться?
– Благословенны кроткие, – зашикала на нее сестра Майкл.
– Но я говорила им, три дня назад…
Монахиня подошла к ней ближе, едва не касаясь губами уха Либ:
– Проявите смирение, миссис Райт, и, быть может, вас отпустят.
