– Влипли… – помрачнел Борис.
Люди рекой текли мимо них. Какой-то важный толстяк в кепке подскочил к Борису и заорал, брызгая слюной:
– Вы чего здесь прячетесь, вам, что дела нет!?
Борис, молча, схватил толстяка лапищей за грудки, притиснул к себе, а потом вдавил в дощатый борт "шевроле", глаза толстяка округлились, но этого Борису показалось недостаточно и он второй лапищей ткнул жертву в подбородок, так что тот стукнулся затылком о доски и кепка свалилась под ноги.
Сделав зверские глаза, Борис для убедительности выждал секунд десять, а потом прошипел:
– Вали отсюда пока кости не переломал! Понял?
Толстяк лихорадочно закивал. Борис ослабил хватку и тот плавно осел на мостовую, нашарил кепку, нетвердо поднялся и втиснулся в толпу.
Им пришлось проторчать в Иерусалиме до поздней ночи, но поездка выдалась познавательной во всех смыслах.
Фридманы снимали одну комнату в двухэтажном доме в конце улицы Ха Шарон. Дом был относительно старый, да и бесчисленные поколения квартиросъемщиков отнюдь не способствовали сохранности.
Дом, как впрочем, и соседний, принадлежал немецкому еврею господину Тристану Шульцу.
Старые Рубинштейны со второго этажа и "Косая" Элишка из однокомнатной помнили Шульца еще с довоенных времен, как улыбчивого пожилого человека, всегда щегольски, с иголочки одетого, фанатично пунктуального, настоящего "йеки".
Однако, Фридманы застали опустившегося неряшливого старика, вечно что-то недовольно брюзжащего. Хотя, в общении с ним все еще ощущалась былая воля и характер.
О причинах столь резкой метаморфозы, Дмитрий узнал от соседей. Сыновья. Оба младших Шульца погибли: один на Русской высоте в Гуш Эцпоне, другой – при штурме Бейт Махсира.
После войны Шульц отошел от дел. На деньги, получаемые от квартиросъемщиков, они с женой доживали безрадостный век в собственной вилле, с красивой круглой террасой, выходящей на цитрусовые плантации.
Раз в месяц Шульц, облачившись в костюм, лично обходил владения, общался с квартирантами и собирал деньги. Жильцы любили домовладельца. При всей своей брюзгливости и напускной строгости, цену за съем он брал вполне божескую, при нужде легко соглашался на отсрочку, а бывало, прощал долг.
Дмитрий открыл калитку и взбежал на крыльцо. Яшкина жена Малка мыла пол. Яростно шлепала тряпка. Струйки грязной воды вытекли в коридор через распахнутую дверь.
Он толкнул дверь, и сразу увидел на вешалке шляпу. Шляпа была мужская, дырчатая, с лентой вокруг тульи. Из комнаты доносились голоса. Дмитрий вошел. За столом сидели мама и старый Шульц. На скатерти стоял чайник, опустевшие чашки, кусочки шоколада в обертке, с которой таращилась пятнистая корова.
Зюня возил под столом деревянную машину.
– Димочка, садись, – мама показал на свободный стул. Дмитрий сел и поздоровался.
– Господин Шульц помог нам, наконец, устроиться в кибуц, – продолжала мама по-русски.
Услышав слово "кибуц" Шульц улыбнулся:
– Кибуц Дан, на севере, там живет мой брат, вам там понравится.
– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий.
Шульц грузно поднялся:
– Не стоит благодарности, мы должны помогать друг другу.
Урок истории был последним. Друзья с нетерпением ерзали за партой. Дмитрий уже поделился с товарищем новостью о переезде в кибуц. Минька слегка загрустил, но поразмыслив, пообещал приехать в гости.
Наконец наступило время последнего урока. Историк Циммерман вошел в класс и поздоровался. Минька тут же поднял руку.
О походе отчитывался он, Дмитрий помалкивал, его иврит был еще слабоват для таких публичных выступлений.
Выслушав Миньку, господин Циммерман улыбнулся:
– Вы молодцы, но вынужден вас огорчить, крепость, которую вы посетили, построили турки османы, они называли ее Бинар Баши, видимо от искажённого арабского Пинар Баша – "главный исток". Так что крестоносцы тут не причем.
Дмитрий и Минька загрустили.
Циммерман заложил руки за спину и прошелся вдоль доски, взял указку, завертел в пальцах. Обычно с этого жеста начиналась какая-нибудь интересная история.
"– Так вот, – продолжил историк, – вообще-то исток Яркона всегда играл в истории важную роль. Здесь проходили древние караванные пути из Египта в Сирию. Здесь находился город Афек, упоминающийся в Торе, а позднее, в римско-византийский период на его руинах возник другой город Антипатрис. Из его камней турки и построили крепость. Всю прибрежную равнину, раскинувшуюся перед холмами Самарии, покрывали болота. А в районе Антипатриса оставался сухой и пригодный для продвижения стратегический проход вглубь страны и дальше в Сирию. Кстати, англичане во время Первой мировой войны не решились пересекать эти болота и захватили только побережье. Естественно, проход требовалось охранять…"
Господин Циммерман так увлекся, что налетел на все еще стоявшего у доски Миньку, и удивленно воззрился на него, выныривая из глубины веков.
– Садись на место… – отпустил он Миньку и продолжил – Если бы вы прошли немного на восток, вы наткнулись бы на большую каменоломню.
– Точно! – встрепенулся Дмитрий, вспомнив облако пыли над холмами, мы ее в бинокль видели.
– Если бы вы добрались до туда, непременно обнаружили бы еще одну крепость. Крестоносцы называли ее Мирабель. Хотя укрепления там строили задолго до крестоносцев, это место упоминает еще Иосиф Флавий. Крепость переходила из рук в руки, за господство над важным проходом крестоносцы дрались и с мусульманами и между собой, до тех пор, пока воины Бейбарса не поставили точку в этой истории, утвердив над донжоном зеленое знамя пророка. Война за Независимость так же не обошла ее стороной. Местность вокруг крепости занимали иракские войска, и пальмахникам пришлось потрудиться, выкуривая их.
– А расскажите про Петру! – вдруг попросил Дмитрий, – вы на прошлом уроке обещали!
– Петра… – произнес историк, словно пробуя это слово на вкус, – Петра была столицей Наббатейского царства. Потрясающий город, высеченный в красных скалах. Мне довелось побывать там незадолго до войны, в 38-ом. Петру невозможно описать словами, ее нужно увидеть. Целый город в пустыне, со своими зданиями, храмами, бассейнами, амфитеатром. Система каналов и акведуков накапливала воду, собирая ее в резервуары.
– Но, – историк развел руками, – поговорим о наббатеях в другой раз. А сейчас откройте учебники.
После уроков Дмитрий побрел в подсобку. Больше всего в будущем переезде его расстраивала мысль о расставании с завхозом. У него в подсобке всегда можно было отсидеться, поболтать на русском, спросить совета.
Из-за двери неслось негромкое пение. Завхоз часто подпевал сам себе за работой, причем всегда одну и ту же песню. О русской бригаде бравшей Галицийские поля.
