Дмитрий постучал и распахнул дверь.
Из села мы трое вышли,
Трое первых на селе
Дядя Саша чего-то мастерил на верстаке.
И остались в Перемышяе
Двое гнить в сырой земле…
Завхоз допел куплет у оглянулся, – А-а-а… Димон-охламон… как жизнь?
– Спасибо, нормально, а у вас?
– А что у нас? Вы все стулья ломаете, непоседы, а я чиню.
– Мы переезжать собрались, – вздохнул Дмитрий.
Завхоз повернулся и уселся на верстак:
– Да ну? Мать решилась, наконец? И куда?
– Далеко, в кибуц Дан. Это где-то на самом севере.
– Ну, философски пожал плечами завхоз, – чего ж делать, главное чтоб матери получше стало.
– Ну да, – согласился Дмитрий, – но все равно, тоскливо как-то.
– Это ты, брат, брось. Перемены, они всегда к лучшему…, – старый танкист запнулся и добавил, – или почти всегда.
Апрель 56-го
Искры и гром высекает табун на скаку.
Соты гробниц в полыхании жаркого ветра.
Тот на своём ничего не увидел веку,
Кто не бродил у подножия города Петра.
А. Городницкий
Завтрашний хамсин заранее укутал луну в зыбкое многослойное кружево, сквозь которое свет почти не пробивался. Две тени плавно скользили во тьме, соблюдая необходимую дистанцию, дабы по возможности не подвернуться обоим под одну очередь.
Двир шел первым. Дмитрий следом. Рассеянного лунного сияния едва хватало, чтобы различать силуэт напарника.
Карту Дмитрий помнил во всех подробностях, каждую складочку, потертость. Слабым красным карандашом кто-то вычертил на ней маршрут Бар-Циона. Его имя было нацарапано тем же карандашом, арабскими буквами в начале линии, там, где она пересекала границу.
Свой собственный маршрут Дмитрий на карту не наносил, мало ли в чьи руки она попадется. Они с Двир ом вычертили его на отдельном листе кальки.
С картой Фридман носился, как с писаной торбой, прятал ее от жадных чужих глаз, разглядывал только наедине, переписал все арабские слова и названия, перевел их, по одному выспрашивая то тут, то там.
Бар-Цион шел через Вади Муса.
Вади – по-арабски – пересохшее русло реки, наполняющееся в период дождей. Такими вади изрезана вся пустыня и многие из них имеют имена. Идти по ним легче, чем карабкаться по верху, по хребтам. Да и не пройти во многих местах по-другому. Но и опасностей для путников тоже хватает. Вади всегда находится в низине, то есть в тактически невыгодном положении. В сезон дождей почва в руслах рек, лучше сохраняет следы.
Дмитрий долго изучал карту, разговаривал с бедуинами-кочевниками из дружественных племен, пару раз допрашивал задержанных контрабандистов.
Маршрут Бар-Циона ему не нравился, слишком людно стало в Вади Муса, караваны, контрабандисты, легионеры…
Они с Двир ом выбрали другой путь, через Умм Кемер. Глик как-то рассказывал о караванном пути, проходившем через это русло и о колодце в развалинах римского сторожевого поста.
Обратно Бар-Цион и Рахель возвращались самым коротким и прямым путем через вади Абу Хушейба, Дмитрий же рассудил так: если их заметят, то вспомнят предыдущих ходоков и засаду выставят именно там. Так что и обратный маршрут они проложили другой.
Ночная пустынная фауна копошилась вокруг, выли и лаяли шакалы, ухали совы. Двир маячил впереди. Равнина вскоре закончилась, потянулись каменистые овраги, возвышенности, дюны.
Они карабкались по склонам вверх и вниз, помогая друг другу. Воздух становился все прохладнее, но они, взмыленные и разгоряченные, не замечали этого. Наконец выбрались из очередного вади и растянулись на песке, хранившем дневное тепло.
– Привал… – прохрипел Двир отплевываясь.
Сели в тени огромного, с самоходку, валуна. Дмитрий прислонил винтовку к скале, глотнул воды, отдышался.
Впереди простиралась небольшая долина. Сквозь просвет в облаках, луна освещала ровную, как футбольное поле поверхность.
Дмитрий припомнил карту и констатировал:
– Сааль а Тайбе…
Так равнину называли бедуины.
Двир прополоскал рот, сплюнул на землю и кивнул:
– Она…
Вади Умм Кемер начиналось по ту сторону равнины. Треть пути они одолели.
Дмитрий набрал полную грудь прохладного воздуха, но тут Двир саданул его локтем вбок.
Фридман поперхнулся, давя кашель. В тишине отчетливо похрустывали шаги.
Двир положил руку на рукоятку "узи". Дмитрий прижал к губам палец и потянул из ножен штык.
Левая рука нырнула в подсумок и обхватила ребристое тело гранаты.
Шаги приближались, Двир выглянул из-за валуна, затем обернулся к напарнику.
– Верблюд, – выговорил он одними губами.
Приготовив оружие, они вжались в тень. Клацать затвором Дмитрий не стал, в ближнем бою, с "чешкой" много не навоюешь.
"Корабль пустыни" прошагал метрах в пятнадцати от них, беспокойно вертя головой. В тишине негромко позвякивала уздечка.
Верблюд с уздечкой означал две вещи, и обе – нехорошие.
Первая – животное чье-то, и хозяева неподалеку.
Вторая – верблюда рано или поздно будут искать и могут наткнуться на их следы.
Из этих двух вещей проистекала третья: надо уносить ноги, как можно быстрей, то бишь продолжать движение.
Долину они пересекали перебежками, прикрывая друг друга.
Первым со склона вниз скатился Двир, огляделся по сторонам и махнул рукой. Дмитрий полез следом, оступился на покачнувшемся камне, чуть не полетел кубарем. Кое-как устоял, съехал вниз и застал любопытную картину: Двир лежал на земле, что-то внимательно изучая.
Дмитрий наклонился к нему.
На песке темнели в лунном свете отпечатки. Одни побольше, другие поменьше. Следы тянулись по дну вади с запада на восток, как раз по пути.
Двир поднял на него глаза.
– Давно? – шепнул Дмитрий.
– Максимум вечером…
Дмитрий опустился на колени. Внимательно осмотрел отпечатки. Он не мог читать следы так, как следопыты-бедуины, но кое-чему все же научился.
Следы поменьше легкие, неглубокие оставила женщина или ребенок, об обуви он ничего сказать не мог. А вот вторые следы, основательные вдавленные в песок, были мужские, кроме того, подозрительно напоминали израильские военные ботинки, точь в точь как те, что надеты сейчас на ноги самого Дмитрия.
Вот так фокус…
