А их отвели на отдых, что означало – несение караульной службы и тому подобные несложные задания.
Второй день, как они охраняли раскопки на какой-то безымянной горе в пустыне.
Картошка бесшумно выскользнул из темноты, словно из воды вынырнул.
Присел на край окопчика и поинтересовался.
– Бдишь?
Фридман кивнул. Картошка протянул ему флягу.
– Чаю хочешь?
Дмитрий принял теплую флягу, открутил пробку и глотнул. Чай был знатный, сладкий, с листками мяты.
– Спасибо, – поблагодарил он.
Картошка молча кивнул.
Дмитрий глотнул еще и поинтересовался:
– Слушай, а почему у тебя кличка такая странная? Картошка?
Ротный усмехнулся в усы:
– А это не кличка, – объяснил он, – это фамилия.
Дмитрий от удивления захлопал глазами:
– Как так? Откуда? Ты ж в Иордании родился?
– Откуда… откуда… – проворчал Картошка, – оттуда же откуда у тебя такое имя.
И видя, что совсем запутал собеседника, пояснил:
– Родители у меня из России. Потом, здесь уже, отец пошел служить в британскую армию. Стал офицером, вот его и послали в Трансиорданию, а там я возьми и родись.
Дмитрий хмыкнул:
– Я-то был уверен, что ты из восточных…
– Из каких таких восточных? – насторожился лейтенант.
– Ну… бедуинских евреев! – заржал Дмитрий.
Картошка захохотал.
– Ха! Бедуинский еврей, это все равно, что ашкеназский араб! Ох! Ну, ты умора, Фридман!
Картошка встал:
– Ты лучше шутки для пацанов прибереги, вон они какие кислые. Ладно, приятного дежурства.
Он зашагал по склону, огибая вершину.
"Все же, нет худа без добра", размышлял Дмитрий, "торчать тут, посреди ничего, конечно, тоскливо, но зато с профессором Гликом познакомился."
Глик Дмитрию понравился, это был высокий немного сутулый мужчина, лет пятидесяти. Дмитрию он показался открытым и общительным. Вечером, у костра он рассказывал столько интересного, что Дмитрий все собирался "переехать" от их солдатского костра, к костру "археологическому". Сдерживала лишь реакция сослуживцев.
– …и когда увидел, что города разрушены и путники там больше не появляются., отправился оттуда Авраам на землю южную, и поселился он между Кадешем и Шуром, и проживал он в Тер аре…
Голос профессора с характерным английским "Р" разносился в звенящем от свежести утреннем воздухе. Вокруг безмолвно застыли рабочие, студенты, археологи. Торжественность минуты портил Гаврош, прохаживавшийся где-то на заднем плане, пиная булыжники и дымя сигаретой. История и археология вместе взятые, интересовали его примерно так же, как скорпиона интересуют диаметры лунных кратеров.
Профессор захлопнул книгу, и продолжил:
– Установить достоверно, где именно находился этот Герар, Хегер или Хагра, невозможно. Некоторые ученые считают, что это название не города, а области граничащей с пустыней. Существует мнение, что Хегер-Хагра был набатейским центром на северо-западе Аравийского полуострова. Возможно, он лежит у нас под ногами.
Гаврош прекратил пинать камни и удивленно уставился под ноги. Не увидев там чего-то необычного он принялся нагло изучать задницы студенток, внимавших каждому слову профессора.
– А теперь, за работу!
Профессор развернулся и зашагал к натянутым над развалинами тентам. Следом потянулись археологи, рабочие и студенты.
Развалившись на теплом капоте джипа, Дмитрий провожал глазами худую долговязую фигуру. Профессор ему определённо нравился. Хотя бы тем, что каждый мог с ним заговорить, спросить, Глик всегда внимательно выслушивал собеседника и, хотя иногда вопросы ему задавали откровенно глупые, всегда вежливо отвечал.
Дмитрий слез с джипа, закинул за плечо винтовку и неторопливо побрел вокруг площадки. В небе белоснежной отарой паслись облака. А под ногами кипела работа.
Процесс раскопок завораживал Дмитрия. Он не верил своим глазам, когда из-под кисточки или веника вдруг показывался мозаичный пол или мраморный алтарь.
История открывалась слоями. На самом верху под слоем песка и камней лежали следы Османской империи, под ними мраморные алтари и кресты Византии, потом открывались руины, оставленные настоящими хозяевами этих мест, иудеями, римлянами, набатеями. При них пустыня расцветала садами и полями, по акведукам и подземным водоводам струилась живительная вода, тщательно собранная в сезон дождей. А по проложенным между холмами дорогам мерно вышагивали караваны верблюдов, неся в порт Газы бесценный груз благовоний и специй.
Специалист по керамике, жизнерадостный бородатый пузан внимательно изучал под увеличительным стеклом черепки, что-то оставлял себе, но большую часть с пренебрежительным жестом возвращал рабочим, те складывали обломки в огромную кучу, скопившуюся у тента.
Дмитрий поднимал глиняные обломки, презрительно отбрасываемые рабочими, и чувствовал, как по его пальцам словно пробегал электрический разряд. Тысячу лет назад этот кусочек глины был частью кувшина, амфоры или кубка. Люди держали его в своих руках, подносили ко рту, и глина впитала отпечатки их пальцев, тепло их губ.
Гаврош топтался рядом с американскими студентками.
Дмитрий подошел ближе и поинтересовался:
– "Патроль" сделал?
Гаврош хохотнул, словно Дмитрий сказал что-то смешное.
– Вот, познакомьтесь, – объявил он, обнимая товарища за плечо, – Мой русский друг Дмитрий!
Американки, ковырявшиеся в траншее, одновременно подняли головы, улыбнулись и хором поздоровались.
– Хай!
– Это Джесс, – продолжал Гаврош, – а это Шэрон.
Он притянул Дмитрия поближе и зашептал скороговоркой прямо в ухо:
– Ну, какого черта ты приперся, Фридман, у меня как раз наклевывается, а тут ты со своим "патролем". Не бойся, если чего, у меня глаза на затылке. Давай, вали отсюда, не мешай!
Дмитрий пожал плечами, повернулся было уходить, но зацепился взглядом за дно траншеи и застыл.
Там, на дне, белели маленькие четкие квадратики камней, уходящие под земляные стены траншеи. Этот фрагмент мозаики не имел рисунка, но с одного края уже виднелись коричневые камни, образующие какой-то узор, скрытый до поры землей.
Американки аккуратно раскапывали стенку совками, похожие на двух маленьких девочек в песочнице.
Игнорируя страшный взгляд Гавроша, Дмитрий шагнул ближе и нагнулся, изучая находку.
Шэрон бросила на него снизу быстрый взгляд и продолжила осторожно ковырять землю.
