Вторая студентка, Джесс, выпрямилась, медленно заправила под косынку пшеничный локон, поглядывая на Дмитрия оценивающим взглядом. Потом присела на край траншеи и достала сигареты.
– Мозаичный пол? – поинтересовался Дмитрий.
Девушка сунула в рот сигарету. Гаврош тут же подскочил с зажигалкой, посылая товарищу устрашающие взгляды.
Свежий шов на лбу топорщился обрезками ниток, делая иерусалимца похожим на поцарапанного уличного кота.
Девушка прикурила, кивнула в знак благодарности и подтвердила.
– Он самый, похоже, ранне-христианское что-то.
Она говорила на иврите медленно, коверкая букву "р", как все англосаксы.
Дмитрий снова глянул на одинаковые белые камни и удивился.
– Почему именно ранне-христианское?
– А вон, – девушка показала сигаретой на фрагмент узора, который ее подруга аккуратно освобождала от слоя земли и грязи, – хвост рыбий виднеется, а рядом, вроде, гроздь винограда. Символика…
Дмитрий снял "чешку" с плеча, и спрыгнул вниз.
Гаврош украдкой провел ладонью по горлу, но Дмитрий сделал вид, что не заметил.
Улыбнувшись Джесс, он нагнулся над мозаикой. Действительно ровные коричневые квадратики явно складывались в ягоды.
– Ефрейтор Фридман! – рявкнул возмущенный, столь бесцеремонным вторжением в свою личную жизнь, Гаврош, – Как старший по званию, приказываю вам немедленно вернуться в охраняемый вами сектор!
– Иду, иду, – недовольно пробурчал Дмитрий, поднялся, подобрал винтовку.
Джесс взглянула на Гавроша с ухмылкой и вдруг озорно подмигнула Дмитрию.
Фридман на секунду представил себе, что сотворит с ним Гаврош, начни он сейчас крутить шашни с девушкой и рассмеялся.
Неожиданно американка улыбнулась в ответ.
Дмитрий подмигнул ей и полез наверх.
Вскинув винтовку на плечо, побрел, обходя по краю разрытый холм. Внизу, насколько хватало глаз, тянулась пустыня.
Археологи копошились в своих канавах и ямах. Он заметил высокую, худощавую фигуру профессора, возвышавшуюся над согнутыми спинами. Тот что-то объяснял, возбужденно жестикулируя.
Сменившись, Дмитрий пообедал и завалился спать. Проснулся к вечеру. Тусклый свет заходящего солнца окрашивал полог палатки в желтовато-розовый.
В палатке топился народ, готовилась к выходу караульная смена, проверяя подсумки и бряцая оружием. Шумно сражались в шешбеш отдыхающие до поры.
Дмитрий любил наблюдать за сборами караульной смены, зная, что ему самому никуда торопиться не надо.
Лениво позевывая, он поглядывал на то, как Буадана распихал обоймы и фляги по подсумкам, зашнуровал ботинки. Караул, наконец, вытряхнулся наружу.
Герши, валявшийся на соседней кровати завел свою привычную "шарманку":
– Сидим тут на горе, как утки в тире… пост внизу, да три поста наверху. Голыми руками брать можно. Если федаины до нас доберутся, вырежут в два счета…
Горелый оторвался от игры.
– Герш, заткнулся бы ты, от греха…
Над нытьем Герши никто не смеялся. Слишком часто он повторял позднее: "Я же говорил…"
– И вообще, – подал голос Линкор, – не спи на посту, братан, и все будет хорошо.
– Кто спит!?! – возмутился Герши.
Но тут полог откинулся и в палатку зашел взъерошенный Гаврош.
На щеке его багровел отпечаток пятерни.
Он уселся на кровать и громко заявил:
– Ну и стервы эти американки!
Двир заметил пылающую щеку и заржал.
– Не знаю, которая из них тебя приласкала, но ручка увесистая…
– Еще бы, – поддержал его Горелый, – целый день лопатой махать.
– Приласкала… – не уловил иронии герой-любовник. – Скажешь тоже… так вломила, у меня чуть зубы не повылетали.
– Джесс? – поинтересовался Дмитрий.
– Она самая, – ухмыльнулся Гаврош, – но с Шэрон я тоже еще не закончил.
Он прислонил автомат к пологу, откинулся на кровати и закинул руки за голову.
– Эх… вот, помню, у нас в Меа Шеарим еще при англичанах одно заведеньице открыли, там работали девушки, куда как сговорчивее.
Гаврош мечтательно зажмурился: – Про дома Габи Миллера, никто не слыхал? Вообще-то, те дома прикрыли еще до Второй мировой, но пара квартирок там продолжала работать какое-то время. Энтузиасты, так сказать, своего дела.
– Ты как, – негромко поинтересовался из угла Линкор, чистивший пулемет, – туда прямиком из яслей забегал, по дороге домой?
– Гы-гы-гы! – заржал Шарабани, – А мамаша твоя с коляской за дверью поджидала?
– За дверью, не за дверью…, – продолжал жмуриться Гаврош, – а подглядывать с соседней крыши я начал почти в младенческом возрасте.
– Извращенец! – поставил диагноз Шарабани.
Гаврош только улыбался, продолжая свое: – Работала там одна девочка, я все на ней жениться мечтал, думал подросту и заберу ее оттуда.
– Мне лет двенадцать тогда было. – Добавил он извиняющимся тоном. – Потом началась блокада, война, потом заведение прикрыли, а девочки разъехались.
– И жили они долго и счастливо… – подсказал из своего угла Линкор, захлопывая крышку ствольной коробки.
– Гыг! – снова хохотнул Шарабани, – И умерли в один день!
Улыбка медленно сползла с лица Гавроша. Дмитрий заметил, как побелел давний шрам на щеке.
– Почему же в один день? – чуть слышно прошептал Гаврош, таким тоном, что у Дмитрия мурашки поползли по коже, а перед глазами встало ТО существо, умывающееся из бочки рядом с трупами двух египетских солдат.
– Она умерла гораздо раньше… В последний день Квартала…
В палатке стало тихо. Горелый застыл над шешбешом с костями в кулаке. Все головы синхронно повернулись к Гаврошу.
– Уж не знаю, каким чертом ее занесло в Старый город, – помолчав продолжил он, – Она приехала последним рейсом "двушки" прикинувшись медсестрой. Тогда, война интересовала меня куда больше, чем всякие глупости. Мне как раз исполнилось двенадцать с половиной, а Кими десять. Мы с ним исполняли роль посыльных: передавали приказы, подносили патроны, помогали взрослым, чем могли. Так что я не обратил на нее внимания.
А в тот, последний день уже стало ясно, что нам хана. Утром отмучился Кими, получивший ночью пулю в шею. Потом легионеры заняли и взорвали Тиферет, после чего принялись долбить из минометов дом за домом. Все живые давно попрятались под землей, в Четырех синагогах. Ближе к полудню кончились патроны. Наши еще кое-как держались, отбиваясь гранатами и в рукопашную, хотя было понятно – дело "табак". Вода у нас кончилась два дня назад, потому, что площадь с колонкой простреливалась. Раненые просили пить. И тогда она вдруг взяла ведро, поднялась наверх и пошла к колонке.
