Глик продолжал самозабвенно рассказывать о способах наббатейской ирригации.
Пламя костра затухло, только угли еще ярко тлели в темноте.
Джесс зябко повела плечами.
Дмитрий развернул принесенное одеяло, накинул девушке на плечи. Расправил грубую шерстяную ткань, но руку не убрал, а наоборот плавно привлек Джесс к себе, полуобняв податливые плечи, и настороженно замер, ожидая сопротивления, но его не последовало.
Когда профессор выдохся, а костер затух окончательно, уставшие за день археологи стали расходиться.
– Давай еще посидим, поглядим на звезды? – предложила Джесс, скидывая одеяло и расстилая его на земле, – у нас в Бостоне небо совсем другое.
Дмитрий согласно кивнул. Они растянулись на одеяле и уставились в бескрайний купол неба, развернувший над ними вселенную.
– Смотри… – Джесс протянула руку, – вон Большая медведица…
– А вон, Полярная звезда! – наугад ткнул пальцем Дмитрий, – А там Маленькая Медведица.
– Дурачок, это Марс, а Маленькая медведица вообще должна быть где-то там! Ты что, не учил астрономию?
– Не-а… – признался Дмитрий, приподнимаясь на локте.
– А зачем тогда выдумываешь?
– Ну… – засмеялся Дмитрий, глядя в зеленые, с озорными искорками, глаза, – надо же произвести на тебя впечатление.
– Придумал, тоже, – фыркнула Джесс, тряхнув челкой, и без малейшего кокетства добавила, – Лучше поцелуй меня.
Апрель 56-го
Город зари, предваряющий небытиё.
Грифы прилежно над красною кручей кружатся.
Мне подари снаряжённое ядом питьё,
Злую надежду в пещере твоей задержаться.
А. Городницкий
Дмитрий знал, куда приведет их ущелье, он видел эту картину в книге Робертса, в библиотеке, на горе Скопус, много раз он представлял в мыслях этот момент, но все равно оказался не готов.
Когда Двир дошел до поворота красно-багровых стен, он вдруг застыл, как вкопанный, уставившись куда-то вперед. Руки его спокойно лежали на оружии, и Дмитрий понял, это не опасность. Он приблизился и сам замер, пораженный величественным зрелищем.
В высокой, узкой, образованной стенами щели открывался вид на фасад прекрасного дворца. Вырубленное из розового камня, купавшееся в солнечном свете, здание казалось призрачным миражем. Колоннады, портики, статуи, дрожащие в нагретом утреннем воздухе, выглядели настолько сказочно, что Дмитрий потер глаза. Но изумительное, не постижимое умом видение, будто парящее в воздухе, не исчезло.
Он подтолкнул товарища плечом:
– Пошли?
Двир закрыл рот, сглотнул и забористо выругался.
– Оно не настоящее, это мираж…
Медленно, словно заходя в холодную воду, они вышли из узкой скальной теснины на свет.
Изумительное здание Эль-Хизне – Сокровищницы фараонов предстало перед ними во всей своей красе.
Двир вскинул фотоаппарат и припал к глазку, в поисках лучшего ракурса.
"Прошли годы после Буркхарда, прежде чем еще кто-то из европейцев смог попасть в Красный город. В 1828 году, в Петру пробрались два молодых француза – Леон де Лаборд и Луи Линан. Они воспользовались вспыхнувшей среди бедуинов эпидемией. В тридцатые годы того же столетия их отчеты и зарисовки были изданы в Европе, принеся им известность.
Следующим гостем набатейской столицы оказался шотландский художник Дэйвид Робертс. Он появился в Петре в 1839 году вооружившись новейшим достижением техники того времени: камерой-люцидой. Гравюры и эскизы, привезенные Робертсом из путешествия по Ближнему Востоку, принесли ему европейскую славу и популярность, он стал известнейшим художником викторианской эпохи. В те годы фотографии еще не существовало, Так что рисунки были единственным способом показать, как выглядят далекие страны."
Оставив товарища возиться с фотоаппаратом, Дмитрий шагнул в гулкий полумрак мавзолея. В темных внутренних помещениях было пустынно. Сквозняк катал под узорными сводами пучки верблюжьей колючки.
"Интересно, – размышлял Дмитрий. – Что было в этих комнатах? Могила наббатейского царя, сокровищница фараона, резиденция римского наместника?"
Он вышел обратно на солнечный свет, угодив прямо в объятия Двира. Тот сунул ему в руки камеру и затараторил:
– Сюда смотришь, наведи, так, чтоб я и эта хреновина попали в рамку. Сюда жмешь, потом здесь крутишь, наводишь и снова жмешь. Усек?
– Усек, – усмехнулся Дмитрий, – наводить и жать меня научили, рука не дрогнет.
Первый раз все вышло чин чинарем, навел, нажал. Удивился отсутствию привычной отдачи. Это ж камера чудило, мелькнула запоздалая мысль.
Он перемотал пленку вскинул камеру, но в последнюю секунду из каменной щели прилетел заливистый женский смех и рука дернулась.
Потом он долго разглядывал эту карточку, не резкую, но запечатлевшую всю стремительную динамику момента: удивление и настороженность на лице Двира, руки тянувшие к плечу "узи", смазанный прекрасный фасад на заднем плане.
– Куд-да, я тембель! – Он рванул ломанувшегося было под свод Двира, – За мной!
Возможное укрытие, узкую квадратную дыру в скале напротив, он присмотрел сразу, как только смог оторвать взгляд от завораживающего фасада.
Дмитрий ящерицей юркнул в спасительную черноту, бережно придержав фотоаппарат.
Пол пещеры оказался метра на полтора ниже уровня поверхности, Он кулем обрушился вниз, сверху на него свалился Двир.
Первым делом отобрал назад свою камеру, осмотрел и захлопнул футляр.
Дмитрий откатился в темноту и неторопливо, ощупав себя, поднялся. Все оказалось целым, кроме разбитого локтя. Напротив, морщился, растирая колено, Двир.
Оставаясь в тени, Дмитрий осторожно выглянул.
Из ущелья все громче неслись веселые голоса. Наконец на свет показался высокий старик в широкополой шляпе. За ним потянулась целая группа туристов: девушки, пастор, несколько немолодых монашек, двое солидных мужчин, средних лет, явно ученых мужей.
Старик в шляпе громко что-то рассказывал. Они прошли мимо мавзолея не задержавшись, видимо гуляли здесь не впервые.
Дмитрий шепотом поинтересовался: – Английский?
Двир кивнул.
Переждав минут десять они выбрались обратно. Дальше шагали медленно, внимательно оглядываясь и прислушиваясь. Ущелье расширилось, редкие кусты и деревья слегка разбавили багрянец камней. Под ногами попадались плоские булыжники древней мостовой.
За следующим поворотом им открылся театр. Полукруглые каменные скамьи, вырубленные в изгибе ущелья, разделялись двумя проходами-диазомами. Над скамьями чернели неизбежные провалы гробниц.
