Цибульский привел их к перекопанному проселку, перегороженному ржавыми и покосившимися воротами. Здесь под кронами кедров уже возились с лопатами Линкор, Буадана, Адам и еще несколько человек возглавляемые сержантом из «поплавков».
Улыбающийся Цибульский показал вниз вдоль дороги и пояснил:
– Это место мы называем "Ворота Панфилова". Кто-нибудь слышал про генерала Панфилова?
– Вообще-то я из России, – буркнул Дмитрий.
– Вот, – удовлетворенно кивнул Цибульский, – это же он спас Москву от немцев, удержав какую-то там главную дорогу, верно?
– Э-э… – растерялся Дмитрий, озадаченный столь вольной интерпретацией истории, – в общем да.
– Эта дорога, – он кивнул на грунтовку, – ведет прямо к Августе Виктории. В случае войны, она, кратчайший для легионеров путь на Гору. А значит нужно сделать так, чтоб по ней ни кто не прорвался.
– Короче, Иттик! – позвал он сержанта из "поплавков", – растолкуй им, что делать. А если кто желает почитать про генерала Панфилова, милости просим, у меня книжка есть.
Цибульский развернулся и зашагал к зданию университета.
Дмитрий воткнул в землю штык лопаты. Земля здесь была красноватая, каменистая. Скрытые от глаз соседей кустами и кронами кедров, они рыли поперек дороги противотанковый ров.
– Танков мы у них там не наблюдали, – пояснил сержант, – только бронемашины. Но какая разница, будет им сюрприз. Пусть только сунуться.
– Эй, – окрикнул сержант вовсю махавшего лопатой Буадану, – не размахивай так, старайся из-за кустарника не высовываться.
Дмитрий с ухмылкой наблюдал за Двир ом. Он был, пожалуй, единственный городской среди остальных ребят: кибуцников и мошавников. Не привычный к подобной работе, он часто останавливался, плевал на ладони, перехватывал лопату поудобнее, потирал спину.
Зато остальные рыли землю, как заправские экскаваторы.
Через час траншея значительно углубилась. Сержант объявил перекур.
Они вышли из-за кустов на блеклое зимнее солнце. Расселись на поваленном столбе. Потянулись в небо струйки сигаретного дыма.
Внизу раскинулся заросший пустырь, чернели крыши Августы Виктории. Левее зеленел Ботанический сад.
Пестрое стадо коз паслось на пустыре. Пастух верхом на осле объезжал своих подчинённых.
– Пастораль… – протянул Адам, умиротворенный созерцанием безмятежного иерусалимского пейзажа на склоне, – и чего мы с ними не поделили? Вон, живут себе спокойно, никого не трогают.
Дмитрий покосился на Друга и улыбнулся. В прошлом увольнении Адам подцепил девчонку из Эйн Харода. С тех пор он постоянно строчил письма, и ходил с придурковато-блаженной физиономией. И вообще стал какой-то сентиментальный.
Адам кивнул на западную часть Иерусалима: – И наши, вон, живут себе спокойно. Чего всем неймётся?
– Ага, – ухмыльнулся сержант, – третьего дня молодняк из Исауие на наш блокпост попер. Человек пятнадцать, с топорами и вилами. Мирно так, – передразнил он Адама, – пасторально.
– Хрена себе, мне ж там завтра дежурить! – удивился Дмитрий.
– И чем кончилось?
– Да как обычно, – сержант презрительно сплюнул, – самого борзого подстрелили, остальные сами передумали и пошли дальше "жить спокойно", до следующего раза.
– Ненавижу все это арабье! – подал голос Буадана.
Дмитрий удивился ярости клокотавшей в голосе вечно спокойного сонного иракца.
– У меня в Гуш Эционе столько родни было. Эти сволочи всех вырезали.
– Дык, время такое… – начал, было, Адам.
– "Время", – передразнил Буадана, – что ты понимаешь, просидел всю войну в своем кибуце. Пока мы тут в блокаду крыс жрали. Вот добрались бы до вас сирийцы, я б на тебя посмотрел!
Буадана так взбудоражился, что схватил камень и швырнул его вниз, словно хотел попасть в пастуха.
Сержант снисходительно переводил взгляд с одного на Другого.
– Нас, между прочим, сирийцы три раза захватить пытались. Война была, обе стороны не сильно церемонились, – не сдавался Адам, – Арабы такие ж люди, как мы, что ж теперь всю жизнь друг другу глотки грызть? Вон, с бедуинами мы ж нормально ладили, тогда, в пустыне!
– Война, говоришь! – взвился Буадана, – обе стороны? А автобусы с врачами и больными жечь, это тоже война? Наши такое творили?
Он оглянулся по сторонам в поисках поддержки, и наткнулся на Линкора.
– Война! – снова возмущенно повторил Буадана, – Яки, скажи ему! Это ж твой брат погиб в конвое!
– Мой… – тихо подтвердил Линкор, – он работал врачом в Хадассе, – Линкор кивнул в сторону больницы.
– Вот! – торжествующе понял палец Буадана, – Ведь там лечили и арабов тоже. А они конвой с врачами спалили!
Линкор снова заговорил:
– Да, была война, всякое случалось, наши тоже не ангелы. Ненависти к ним у меня нет. – Яки говорил твердо и уверенно, – но такой уж вышел расклад, или мы или они. А раз так рука у меня не дрогнет и глаз не моргнет, только б ленту не перекосило.
– Эй! – заорал вдруг сержант, показывая на пустырь, – какого черта?
Пастух преспокойно подъехал к столбу с указателем, за которым начиналась израильская территория. Как ни в чем не бывало, он пришпорил осла и засвистел, подзывая коз.
Сержант задрал голову и крикнул часовому, – Але, там наверху! Видал, че соседи творят? Звони, поднимай патруль.
Патрули на горе делились на нескольких типов. Обходом границ занимался "патруль суверенности", а нарушителей гонял "патруль выдавливания".
Через минуту мимо них протопало к воротам отделение пехоты, в сопровождении одного из офицеров "поплавка". Это и был "патруль выдавливания", обязанностью которого было пресечение попыток нарушить суверенитет территории Израиля и по возможности бескровное выдворение чужаков обратно.
– Видишь, – обратился к Адаму Буадана, – к ним на секунду спиной повернуться нельзя.
Но тот лишь упрямо пожал плечами.
– Рано или поздно придется уживаться, нельзя же вечно воевать.
Буадана презрительно сплюнул под ноги и взялся за мотыгу.
Тем временем внизу разворачивалась драма. По подходящему патрулю ударили выстрелы. Стреляли из руин на нейтральной полосе. Патруль рассыпался и залег, отвечая такой же редкой стрельбой.
Досмотреть концовку не удалось, сержант приказал всем убраться с улицы от греха подальше.
Стрельба стихла через четверть часа. Никто не пострадал, даже пастух в самом начале перестрелки умудрился уползти вместе со стадом обратно в Исауие.
К земляным работам возвращаться не стали.
– Сейчас ооновцы понаедут, будут разбираться, – проворчал сержант, – незачем им видеть, чем мы тут занимаемся.
