Спуск дался ему тяжело, раза четыре он падал, теряя равновесие, один раз чуть не сорвался в пропасть.
Но на дне ущелья уже втянулся. Да и ушибленная нога немного успокоилась.
Земля была покрыта следами. Ботинки легионеров, копыта коз и овец, следы верблюдов, Вади Муса не пустовало. Но по Другой дороге ему не дойти.
С час он упрямо ковылял по узкой тропке, вьющейся между промоинами и валунами, то поднимающейся вверх по склону обходя обрывы и водопады, то снова ныряющей вниз на самое дно вади.
Наконец свалился взмокший и обессилевший и долго лежал, слушая, как шумит кровь в ушах. Когда он прикинул пройденное расстояние, губы задрожали от отчаяния, а на глаза навернулись слезы.
Сжав зубы, он отполз в сторону от тропы, напился и перекусил.
Все тело болело. Покалеченная кисть кровоточила, пачкая бинты.
Усилием воли он заставил себя подняться и снова зашагал вперед. Луна в безоблачном небе хорошо освещала дорогу. И все-таки он поскользнулся, потерял равновесие и рухнул в "гев", вымокнув до пояса.
Раны и тяжелая дорога все сильнее давали о себе знать; он чувствовал, что слабеет.
Часы остались у Двира, и счет времени он потерял, просто механически переставлял ноги, упираясь в землю прикладом "чешки". Прострелянную ногу грызла острая рвущая при каждом шаге боль. Но он все хромал вперед, стуча по камням прикладом винтовки. В душе кипела черная, жгучая ненависть к легионерам.
Он вспомнил Бар-Циона. Интересно, как Меир повел бы себя в подобной ситуации?
Нет, ротный везучая сволочь, он бы так не вляпался. А если бы и вляпался, наверное, убил бы всех и ушел. Что он там сказал сирийскому капитану, когда их с сестрой взяли в плен? Тот пригрозил отдать Шошану солдатам, если Меир не станет сговорчивей. Связанный Бар-Цион, зажатый между двумя дюжими солдатами, уставился капитану в глаза и спокойно сказал: Сначала убей меня. Если тронешь мою сестру тебе не жить.
Бар-Циону было тогда всего шестнадцать. Шошану не тронули.
Но счет за все пережитое в плену остался открытым. Меир сам говорил, что закрыл его только в прошлом году в Курси, отправив на тот свет троих сирийских офицеров.
Не, Дмитрий даже мотнул головой, отгоняя дурные мысли, с ротным ему не сравниться, масштаб другой. Масштаб, масштабом, но счет к иорданцам у него теперь имеется.
Постепенно им овладела апатия, он тащился вперед все медленнее. А когда присел передохнуть, его просто вырубило.
В чувство привел холод. Он доел последние финики, достал карту. Фонарь куда-то запропастился. Он кое-как зажег спичку. До выхода из Вади Муса оставалось совсем немного. А там идти будет легче.
Он поднялся, испуганно ощутив, как кружится голова.
Подъем одолел в каком-то полузабытьи, ему все время казалось, что он снова, как тогда, зимой сорок второго несет из булочной пайку хлеба.
Огромные сугробы на улице, из некоторых торчат троллейбусные рога. Узкий, утоптанный сапогами и валенками проход.
Хлебный запах из-под пальто дурманит, сводит с ума. Но есть нельзя, хлеб нужно донести до дома и отдать матери. Они вместе аккуратно, чтоб не потерять ни крошки разделят его на порции.
Струящийся из-под ворота аромат гипнотизирует и просит: Укуси, укуси…
Но если укусишь, уже не сможешь остановиться, пока не сожрешь все.
Выбравшись из русла, он свалился, и долго хрипел на камнях, ощущая, как бешено стучит и подскакивает сердце, вызывая то головокружение, то удушье.
Небо над головой светлело, начинался рассвет. Тяжеленный "узи" тянул его к земле, он не решился выбросить оружие. Зато запасные магазины, патроны к "чешке", он утопил в "геве" еще перед подъемом.
Отлежавшись, он поднялся и побрел дальше.
Солнце вставало все выше, освещая бескрайнее море желтовато-коричневых холмов, с редкими вкраплениями низких раскидистых акаций.
Поднимаясь по пологой ложбине, меж двух холмов, он услышал неторопливый перестук копыт. Только этого не хватало.
Дмитрий сошел с тропы, уселся на камне, сжав "узи" между колен, здоровой рукой взвел затвор.
Из-за гребня холма, покачиваясь, выехал навьюченный тюками верблюд, несущий на горбу сонного бедуина.
В первые секунды мелькнула у Дмитрия мысль, может, не заметит, проедет себе мимо и разбежались.
Но бедуин даже не удивился. Глаза его зыркнули по сторонам, мгновенно сфокусировавшись на чужаке, которому здесь явно не место. Одновременно с глазами, ноги ударили верблюда в бока, а правая рука рванула из складок одежды револьвер.
Пуля просвистела совсем рядом.
От неожиданности Дмитрий пальнул одиночным в белый свет, как в копейку и упал на землю. Корабль пустыни галопом пронесся мимо.
Судя по всему, кочевник заметил прислонённую к камню винтовку и сообразил, что далеко ему не уйти. Метрах в тридцати он осадил верблюда, слетел вниз, спрятавшись за тюками. Там он что-то сделал-скомандовал и огромная туша верблюда плавно опустилась на колени, а потом и вовсе растянулась поперек тропы.
"Вот это да…" удивился Дмитрий, "кадриль с верблюдом…"
Тем временем бедуин попытался вытянуть ружье, торчавшее среди тюков на верблюжьей спине.
Дмитрий дал короткую очередь над головой кочевника, затем еще одну в камни рядом с верблюдом, так, чтоб и "коня" и всадника посыпало крошкой.
Он удовлетворенно заметил, как прояснил сознание адреналин, слабость исчезла, даже боль немного отступила.
Бедуин понял намек и затаился, оставив ружье в покое.
Дмитрий лихорадочно прикидывал дальнейшее развитие событий. Наездник этот, судя по тюкам, да по вооружению, контрабандист и встреча их ему тоже на хрен не нужна.
Правда, раз кочевник не рыпается, может следом за ним идет караван. В таком случае Дмитрию хана.
От этой мысли он покрылся холодным потом и переложил гранату себе под руку. Помирать, так с музыкой.
Второй вариант – бедуин, так же ищет выход из ситуации и будет не против свинтить по мирному. У него ведь свой бизнес.
В любом случае долго здесь валяться не резон. Рано или поздно либо бедуин неосторожно высунется и он прострелит ему башку, либо его самого сморит жара и боль, а контрабандист доведет до конца то, что не доделали ночью легионеры.
Надо было как-то выбираться из ситуации.
– Эй! – крикнул он, призвав на помощь все свои скудные познания в арабском языке, – Мархаба! Киф халляк?
– Аааа! – настороженно донеслось из-за тюков, – Мархаба…
– Ана Исаруиль! – продолжал свою дипломатию Дмитрий, – Айва?
– Айва, – подтвердил контрабандист.
– Инта Урдуния! Айва?
