Но только если он ссылается на ту Победу, и если хочет этим призывом, по сути, мобилизовать общество на новую — он совершает ошибку, предваряя призыв к подобной мобилизации вокруг «общего дела» актом раскола и посыла к информационной гражданской войне: потому что, затрагивая вопрос оценки событий предвоенных десятилетий — в том ключе, как он его затронул — он как раз раскалывает общество, актуализирует ту линию разъединения, по которой нет, и в ближайшем будущем не будет согласия.
И тогда ему тоже нужно выбирать — сплочение во имя решения поставленных задач, либо раскол и противостояние по отношению к событиям семидесятилетней давности. Наивно и нелепо объявлять войну более чем половине страны — и надеяться, что после этого данная половина кинется поддерживать тебя в твоих начинаниях.
Глава 7
Помнившие о будущем
Вспомнить о будущем. Стругацкие
Красные диссиденты
Был 2010 год. Исполнилось 85 лет со дня рождения Аркадия Стругацкого. Телевидение откликнулось на это несколькими сюжетами, канал «Дом Кино» показал несколько кадров из его интервью давних лет и снятый по их с Борисом Стругацким сценарию фильм «Чародеи». Этим все воспоминания и ограничились.
Робко поднимавшийся вопрос об увековечивании памяти А. и Б. Стругацких (а вскоре за этим умер и Борис Стругацкий) — так и не был решен.
В этом году у Аркадия — юбилей. Ему исполнилось бы 90 лет. Ленинградец. Чудом выживший и потерявший отца в блокаду, военный разведчик. Классик литературы…
Посмотрим, как вспомнят о нем в связи с юбилеем…
Братья Стругацкие одними воспринимаются как лучшие отечественные фантасты, другими — как скрытые диссиденты, занимавшиеся саркастическими пародиями на советское общество.
Если с первой оценкой спорить практически невозможно, то вторая является не просто спорной, она, по сути, принижает значение писателей. Это, примерно, то же самое, как если бы Вольтера характеризовали как несогласного с практикой правления Людовика XV, а Маркса — как одного из критиков императора Луи Бонапарта.
Вопрос о том, были ли Стругацкие диссидентами и критиками советской власти, весьма непрост. Есть немало оснований полагать, что их позиция была скорее «антидиссидентской», и в ряде своих романов они как раз показывают те последствия, к которым приводит возведенная в самоцель установка на разрушение существующей системы. И если они и были диссидентами, то скорее «красными диссидентами»: не теми, кто отрицал социалистический вектор и коммунистическую идеологию, а теми, кто понимал коммунизм отлично от того, как понимала его власть. Если, по словам Бориса Стругацкого, коммунизм — это общество свободных людей, занятых любимым трудом, и ни в чем не находящих большего удовольствия, нежели в своей работе, то для власти, по его мнению, он был обществом, где все люди с чувством глубокого удовлетворения исполняют ее решения. Строго говоря, при такой постановке вопроса нельзя не увидеть, что первая точка зрения куда больше соответствовала изначальным марксистским представлениям о коммунизме, нежели вторая.
Но важнее другое. Стругацкие были интеллектуально и функционально масштабнее, нежели просто популярные фантасты или политические оппоненты власти.
Наверное, еще потребуется какое-то время, чтобы осознать — они были крупнейшими советскими политическими философами и, наверное, одними из крупнейших мировых. То, что они творили в художественном жанре, а не академическом, не столь важно. Строго говоря, многие крупнейшие философские и политико-философские произведения именно в таком виде и создавались: по жанру средневековый «роман странствий» «Утопия» Томаса Мора стал исходным произведением коммунистической идеологии. «Приключения Робинзона Крузо» были манифестом рождающегося либерализма. «Что делать?» Николая Чернышевского и «Война и мир» Льва Толстого изложили именно философские и политико-философские взгляды их авторов.
Начав писать в середине 50-х гг. в качестве традиционных научных фантастов, они почти сразу включают в свои работы мотивы социальной фантастики, проектирования «Утопии» — общества будущего, с особым акцентом на людей будущего. Если Иван Ефремов пытался показать этих людей как особых, отличных от нынешних, то Стругацкие показывали их как похожих на сегодняшних, но лучших из них. Людей, которые верят в добро и любят труд, понимаемый как самореализация человека, как процесс его свободного творчества. В своих работах они, пожалуй, первыми показали живые картины коммунизма.
В свое время Стругацкие отмечали, что прочитав Маркса, они увидели, что о собственно коммунистическом обществе там сказано очень немного — сказано то, чего там не будет из отрицательных черт современного мира, и дано несколько самых общих, хотя и принципиальных контуров.
И в этом отношении живой картину коммунизма сделали именно Стругацкие. То есть на самом деле они относятся к коммунистическим философам и футурологам, стоящим в одном ряду с основоположниками коммунизма и их предшественниками, и с такими футурологами, как Збигнев Бжезинский, Дэниел Белл, Элвин Тоффлер. Во всяком случае, их картины будущего не менее впечатляющи, обоснованы и подробны, нежели нарисованные в классических работах последней «великой троицы».
Только они сделали еще больше. Вполне в духе наследованного ими диалектического метода, они, по сути, поставили вопрос о том, что общество, достигшее своего идеала — «Полудня» — не может не иметь и своих проблем. Не может общество быть беспроблемным, не иметь противоречий. И шаг за шагом они стали показывать эти сложные вопросы.
На каком рубеже остановится человек в своем вмешательстве в жизнь окружающего мира («Далекая радуга»)? Имеет ли право человек, достигший могущества, вмешиваться в ход истории встреченных им более отсталых обществ («Попытка к бегству»)? На что он имеет право в отношении с этими обществами и как совместить свое стремление им помочь и свою ответственность перед ними, уважение к их праву на самостоятельное развитие и обязанность остаться человеком («Трудно быть Богом»)? Вообще, стремясь к будущему и мечтая о нем, сумеет ли человек узнать его тогда, когда с ним встретится («Улитка на склоне»)?
И оказалось, что даже самое совершенное будущее может быть не столь идеальным, как это кажется. Количество и характер проблем, которое оно принесет, может оказаться таким, что встанет вопрос — нужно ли оно, не лучше ли остаться там, где проблемы уже известны и привычны? И вслед за этим вопросом последовали картины миров, не прорывавшихся в будущее, остановившихся, испугавшихся его: Страна Отцов в «Обитаемом острове», Город в «Граде обреченном».
Стругацкие очертили дилемму: либо идти в будущее, в «Мир Полудня», навстречу его проблемам, либо испугаться их и остаться в мире сегодняшних проблем, обрекая себя на вечное хождение по кругу и на отсутствие идеалов и горизонтов развития.
Как писал Борис Стругацкий, «Обитаемый остров» — это роман о стране, проигравшей войну, и описанное в нем на деле куда больше напоминает постсоветскую Россию (продукт капитуляции в холодной войне), чем СССР времени написания этого романа.
