Кристина вытащила еще один сорняк, но на нем оказался огромный ком земли, и она ожесточенно постучала им по ведру, прежде чем бросить его туда.
Садик только начинал расцветать, и она с удовольствием представляла себе, как красиво здесь будет уже совсем скоро. Она посадила только многолетние растения, потому что они цветут каждый год и это должно было сэкономить ей кучу времени, когда, как она надеялась, ребенок появится на свет. Когда стало очевидно, что появится он не так скоро, как ей бы хотелось, она находила отдушину, возясь с растениями: ей нравились цветы эхинацеи, их пышность и буйность, их фиолетовые лепестки с золотистой каемкой, но не меньше ей нравились и нежные, деликатные, розовые цветки рудбекии и черноглазый гибискус, чьи яркие золотые лепестки придавали клумбе ту солнечность, которая радовала ее больше всего.
Еще один сорняк полетел в ведро. Еще у нее в садике росли пурпурные японские анемоны, высокие белые флоксы и немного голубых дельфиниумов, цветения которых она ждала с особым нетерпением. Вдоль бордюра уже начинала зацветать кошачья мята – и она была счастлива, что ее удалось уберечь от нашествия оленей и кроликов – видимо, не зря она бегала с распылителем и распространяла вокруг удушающий запах тухлых яиц и перца, который заглушал нежный аромат цветущих растений, но тут уж ничего не поделаешь – такова участь всех садоводов.
Кристина была одной из тех чудачек, которым нравится полоть сорняки – она воспринимала это как способ заботиться о саде и общаться с ним, и обычно это ее увлекало и помогало отвлечься от проблем и даже найти решение каких-то не слишком сложных вопросов, но сегодня у нее не получалось погрузиться с головой в эти садовые хлопоты. Она была слишком взволнована всем происходящим. Она не могла не думать о Линде Кент и все представляла себе, как та падает с лестницы.
Зачем она вышла на лестницу ночью? Покурить? Посмотреть на звезды?
Кристина попыталась вспомнить, были ли какие-нибудь горшки с цветами на лестнице Кент – может быть, их надо было полить, но не могла припомнить ничего, хоть отдаленно напоминающее горшки. А еще Кент могла пойти открывать дверь. Но кому? Кристина ожесточенно дергала сорняки, пытаясь представить себе эту ужасную сцену. Вот кто-то стучит в дверь Линды Кент, вот она идет, чтобы открыть – возможно, изрядно выпив. Она идет открывать дверь, даже не зная, кто пришел, мужчина или нет, и даже не важно, мужчина это или нет – но что, если тот, кто пришел, пришел вовсе не с добрыми намерениями? Что, если этот человек сбросил ее с лестницы? Могли ли соседи слышать что-нибудь? Или видеть?
Кристина продолжала полоть и думать одновременно.
У нее не было ответа ни на один из этих вопросов. Она не помнила, были ли на той улице фонари перед домами. Может быть, там у них установлены датчики, реагирующие на движение? Может быть, кто-то что-то видел – но в полицию не сообщил. Или, может быть, полиция не стала задавать никому лишних вопросов, решив, что и так все понятно – пьянчужка свалилась с лестницы и сломала себе шею, обычное дело. Кент ведь тоже так и не получила шанса рассказать полиции о мужчинах, которые ходили к Гейл – а значит, у полиции нет никаких причин подозревать, что у кого-то имеются мотивы для ее убийства.
Кристина отряхнула очередной сорняк от земли и бросила его в ведро. Сама себе удивляясь – тому, что сидит дома и теряет время.
Но ей предстояло серьезное испытание – ужин со свекром.
Глава 30
Кристина сидела одна за столом, крутя в руке бокал с холодной водой, и ждала, когда придут остальные. Ресторан назывался «Банкогкская мечта» – любимый ресторан отца Маркуса, весь в драпировках из натурального китайского шелка и со старинными японскими гравюрами по стенам. Встроенные галогеновые лампочки потолка отражались в полированных поверхностях деревянных столов, на каждом из которых лежали палочки для еды, а сама еда была преимущественно тайская плюс японские суши и другие азиатские изыски, один запах которых в нынешнем положении Кристины вызывал у нее рвотный рефлекс. Она мечтала о крепкой «маргарите», но, разумеется, не стала ее заказывать – она и так беспокоилась, что малышу в ее утробе не слишком уютно и комфортно. Или малышке.
Негромко играл ситар, достаточно тайский для американского города, и все столы были заняты. Среди посетителей преобладали хорошо одетые пары средних лет, и Кристина порадовалась, что переоделась. Перед выходом она приняла душ, потому что во время работ в саду вся вспотела, и даже уложила волосы – марокканское масло придало им приятный блеск. Кристина надела свое лучшее летнее платье из шелка цвета лайма, и на этот раз была довольна, что отказалась от практичных, но не слишком нарядных вариантов. Она оделась не для того, чтобы произвести впечатление на Маркуса или его отца – хотя Фредерик Нилссон был из тех мужчин, на которых женщины стремятся произвести впечатление. Она оделась для себя – чтобы поднять себе настроение и избавиться от тяжелых мыслей, преследовавших ее весь этот день.
Обернувшись на звук открывающейся двери, она увидела в ярком солнечном свете силуэт Маркуса, а чуть позади – почти идентичный силуэт его отца в сопровождении его жены Стефани. Кристина улыбнулась и приветливо помахала им, Маркус помахал в ответ. Он направился к столику, а Фредерик и Стефани задержались у входа, чтобы поздороваться с хозяином ресторана, вышедшим пожать Фредерику руку.
Фредерик Нилссон был не просто архитектор – он был «звездой архитектуры», он жил в Эйвоне и был владельцем собственной фирмы в Хартфорде, «Нилссон Интернейшнл», в которой занимался проектированием стеклянных домов для обеспеченных жителей Гринвича и Дариена. После того как один из его проектов попал в Architectural Digest, клиенты у него появились по всей стране, хотя Кристина считала, что его стеклянные обувные коробки больше всего похожи на диорамы ее четвероклассников. Фредерик продвигал свою «эстетику дизайна», называя себя «скандинавским голосом архитектуры», но, по мнению Кристины, его проекты были похожи друг на друга, как печенья в банке – но только очень дорогие печенья, по пять миллионов каждое.
Кристина не завидовала успехам своего свекра, но ей бы хотелось, чтобы он с большим уважением относился к тому, чем занимается его сын. Фредерик всегда подчеркивал, что архитектура – это настоящее искусство, а вот к инженерам-строителям и проектировщикам относился как к ремесленникам и подмастерьям. Фредерик, конечно, признавал, что архитектура без них немыслима, но Маркус всегда знал, что отец был разочарован тем, что он предпочел строительство архитектуре. Это стало очень заметно пять лет назад, когда Фредерик пригласил Маркуса присоединиться к его фирме и стать его правой рукой в сфере строительства. Маркус отказался – он не хотел работать под началом отца, тот воспринял отказ как личное оскорбление, и отношения между отцом и сыном стали весьма напряженными, хотя и раньше их нельзя было назвать безоблачными.
– Привет, милая, – Маркус наклонился и чмокнул ее в щеку, и Кристина вдруг поняла, что он не прикасался к ней уже несколько дней.
– Привет, рада видеть тебя.
– Боже, что за день. – Маркус опустился на стул рядом с ней, но не смотрел на нее, и Кристина чувствовала, что он все еще расстроен и сердится на нее. Они не разговаривали с тех пор, как покинули офис Леонардо, даже сообщений друг другу не посылали.
