На улицу Тур-д’Овернь Гюго вернулся только ночью. Стоявший под фонарем человек предупредил его, что дом окружен. Жуя плитку шоколада, Гюго зашагал к Сент-Антуанскому предместью, где вскоре должно было начаться собрание. Все время рядом с ним была «великодушная, преданная душа», которая умоляла Гюго воспользоваться ее помощью в случае необходимости. В опубликованных записках Гюго называет ее «г-жа Д.» (Жюльетта)
{859}. На Итальянском бульваре были открыты магазины; в одном из театров давали «Эрнани». Блеск штыков и грохот пушек были единственными знаками того, что Париж пал. Должно быть, Гюго понял, что Луи-Наполеон победил, но ощущение надвигающейся огромной ис торической катастрофы било в нем, как большой колокол, все его слова и поступки отмечали энергию, которая обычно ассоциируется с самым лучшим временем жизни.
19.00
Гюго стоит у прилавка в винном магазине на улице Рокетт. Какой-то механик говорит ему, что ночью восстанет предместье Сен-Марсо. Гюго соглашается возглавить восстание: «Как только поднимется первая баррикада, я хочу стоять за ней». Но жители предместья Сен-Марсо, наверное, передумали или не получили послания Гюго. Может быть, механик просто решил ему подыграть.
После 20.00
Депутаты, к которым присоединились несколько журналистов и, возможно, шпионов, встречаются в доме одного депутата на набережной Жеммап. Разосланы прокламации, но посыльные исчезают бесследно. Гюго выбирают в Комитет сопротивления, состоящий из семи человек. В записке его просят встретиться с гражданином Прудоном на берегу канала возле площади Бастилии. Прудон настаивает на том, что сопротивление тщетно. «На что вы можете надеяться?» – спрашивает он. «Ни на что». – «А что вы будете делать?» – «Все».
Комитет сопротивления собирается в двух пустых комнатах в доме на улице Попинкур. Гюго просят стать председателем собрания; он произносит импровизированную речь, которая, возможно, была написана для приукрашенной истории государственного переворота. На первый взгляд все выглядит так, словно он придумал свою речь позже. Однако, поскольку протокол собрания вел стенографист и позже его опубликовали, причем не Гюго, а другой человек, можно считать его речь надежным доказательством подлинности
{860}:
«Слушайте. Подумайте над тем, что вы делаете. На одной стороне 100 тысяч человек, 17 передвижных батарей, 6 тысяч пушек в фортах и достаточно магазинов, арсеналов и амуниции, чтобы сражаться в русской кампании. На другой стороне – 120 депутатов, 1000 или 1200 патриотов, 600 ружей, по два патрона на человека, ни одного барабана, чтобы призвать к оружию… ни одной печатной машины, чтобы распечатать декларацию… Любого, кто вынет из мостовой булыжник, ждет смертная казнь; любого, обнаруженного на тайном собрании, приговорят к смерти; любого, кто разместит призыв к оружию, ждет смертная казнь. Если вас захватили в плен в бою – смерть. Если вас захватили после боя – депортация или ссылка. С одной стороны – Армия и Преступление. С другой – горстка людей и Справедливость. Таковы условия борьбы. Вы принимаете их?
<…> Неизвестный голос ответил: „Да, да, принимаем!“»
Эта запись крайне ценна, во-первых, потому, что она показывает, что даже в отсутствие достоверных сведений Гюго никогда не испытывал недостатка в красноречивой статистике; во-вторых, его речи отличаются законченностью, как эскизы великого художника; именно поэтому его столько раз обвиняли в фальсификации, хотя и не всегда справедливо.
Тем временем 300 представителей правого крыла арестовали и выслали в тюрьму за пределами Парижа. Возможный контрудар монархистов, которых прозвали «бургграфами» в честь персонажей из пьесы Гюго
{861}, пресекли в зародыше. Номинальная глава монархистов герцогиня Орлеанская по-прежнему удивлялась, почему виконт Гюго оставил их. Показав, что умеет унижать противников, Луи-Наполеон приказал, чтобы «бургграфов» вернули в Париж на омнибусе и высадили в пригороде.
3 декабря
Час ночи
Друзья и сторонники соревнуются за честь приютить Виктора Гюго. Он выбирает друга тестя и тещи Абеля Гюго, г-на де ла Роэльри. Прибыв на улицу Комартен, он видит красивую молодую жену и младенца, который мирно спит в углу. Грязный, мрачный Гюго ворочается без сна на диване у камина, укрытый шубой госпожи де ла Роэльри: «Я чувствовал себя совой в гнезде соловья».
Рассвет
Гюго целует спящего младенца и тихонько выходит в город, который Бейль Сент-Джон сравнивает с «южноамериканским городком пиратских времен, когда прошел слух, будто в виду берега показался корабль капитана Моргана»
{862}. Срывая на ходу со стен президентские прокламации, Гюго возвращается домой. Ошеломленный слуга сообщает, что ночью приходили агенты бандитского вида в длинных плащах, чтобы арестовать его, но Адель Гюго их выпроводила.
8–9 утра
Убедив надежного кучера остановиться на площади Бастилии, где он может публично обратиться к какому-нибудь полководцу и солдатам (в одной апологии государственного переворота, напечатанной по-английски, его поступок назван «предосудительной и безумной провокацией»)
{863}, в Сент-Антуанское предместье Гюго возвращается слишком поздно. На баррикаде убит депутат Бодэн
{864}. Убийство такого же, как он, народного избранника взволновало Гюго больше чем что бы то ни было. Даже в наши дни высказывается подозрение, что он опоздал нарочно, но похоже, что другие депутаты тоже точно не знали, на какое время назначена встреча. Чувство вины, овладевшее Гюго, отражает его чувство поэтической справедливости: он остался в живых в июне, после баррикад; если бы он погиб на декабрьских баррикадах, он стал бы идеальным мучеником и положил идеальный конец своей биографии…
